Печать справедливо отметила, что такие прожекты весьма сходны «с моделями восточно–азиатских стран», проникнуты ностальгией по более авторитарному и закрытому режиму в экономическом, а следовательно, и политическом плане [40]. Другой отклик в газете: «Экономика «отрицательной производительности», поглощающая больше, чем производит, не захотела мириться с рынком. Смею заметить, что этот «накопленный потенциал» вообще не производство — это откровенно паразитическое потребление невосполнимых материальных и человеческих ресурсов» [41].
Эта программа практически не в состоянии решить хозяйственные проблемы, прежде всего ослабить удушающее влияние на общество беспредела в росте издержек производства; она обострит борьбу с аграрными монополиями за перераспределение ресурсов как раз в то время, когда они начали новый раунд борьбы за перекачку инвестиций в свою пользу. Налицо очередной акт хромающих решений реформаторов, когда задача финансовой стабилизации, сбалансированности бюджета как предпосылки рынка уплывает вдаль.
Все проекты промышленных монополистов могут оказаться в какой–то момент отодвинуты под давлением лобби аграрных монополий, которые меньше представлены в политической жизни, но обладают главным дефицитом. Их постоянные требования о повышении закупочных цен суть не что иное, как инверсионная попытка локальных сельских миров, освободившихся от политического давления, взять реванш за систему насильственного перераспределения ресурсов в пользу государства.
То, что получается вместо рынка, есть лишь открытый полигон, ристалище для смертельной схватки монополий разного типа в условиях превышения потребностей в ресурсах над способностью их воспроизводить.
* * *
Спор между двумя подходами, вообще говоря, сам по себе при его анализе не только показывает тупиковость определенных путей выхода из кризисной ситуации, но и позволяет нащупать возможные направления реформ. Если инверсионный поворот к рынку столь же бесперспективен, сколь и попытка существенно увеличить ресурсы общества, опираясь на систему монополии на дефицит, то, следовательно, выход следует искать не на путях инверсионной конфронтации между ними, но на путях перехода. Его следует искать в переходе, возможно, длительном, от патологической системы монополии на дефицит к возрастанию низовой экономической инициативы, на путях поиска переходных форм от монополии на дефицит к рынку.
При этом, однако, должен быть ряд факторов, существование которых очевидно, но узость эмпирической базы не позволяет качественно взвесить их значимость. Это прежде всего логически очевидное столкновение стремлений монополий на дефицит усиливать свою монополию через повышение цен с неизбежной ограниченностью платежеспособного спроса. Этот конфликт углубляется традицией безразличия к издержкам. Если общество не впадет катастрофическим образом в полную архаизацию с принудительным распределением натуральных ресурсов, то возможно, что эта проблема будет выходить на передний план. Во–вторых, возможно врастание части хозяйства в мировой рынок. Хотя это может происходить при неблагоприятных условиях и ограниченными видами производств, сырьем и, возможно, оружием, тем не менее это может позволить нейтрализовать некоторые катастрофические хозяйственные диспропорции, прежде всего нехватку продовольствия, ширпотреба. Это позволит выиграть время и изменить структуру монополий. И в–третьих (возможно, это главный фактор), неясен хозяйственный и политический потенциал предпринимательства в стране, его способность переломить ситуацию.
###
1 См.: Наше отечество: Опыт политической истории. М., 1991. Т. 1. С. 235.674 2 См.: Агурский М. У истоков национал–большевизма// Минувшее: Исторический альманах. М., 1991. Вып. 4. С. 147.