Из предложенных логических аргументов выдвигалось, по существу, два. Во-первых, Германия должна быть заинтересована в могущественной Украине как надежнейшем союзнике и потому должна с пониманием относиться к потребностям гетманского режима. И во-вторых, лидер Украинской Державы, опять-таки без всякого вуалирования, буквально раболепно упрашивал оккупационные власти решить поставленные вопросы в свою пользу. Примером дипломатических доказательств во втором аспекте может служить хотя бы такой пассаж документа: «С вопросом присоединения Крыма тесно связан вопрос о Черноморском флоте. С военной точки зрения не имеет этот флот никакой ценности для Германии через устаревший его тип, для Украины же лишение этого флота было бы болезненным ударом, который бы поразил чувства национальной гордости целого Украинского народа. Я считаю, что в этом вопросе, как и в деле создания украинской армии, интересы Украинской Державы отвечают намерениям и целям Немецкого Государства»[142]. То есть, чтобы не унизить национальной гордости украинцев, им можно было сбросить «с барского плеча» Германии вовсе непригодную для нее самой «вещь». Примечательно и другое – П. Скоропадский принял условия своего восшествия на престол, одним из которых было несогласие оккупантов на создание боеспособной украинской армии, а впоследствии и открытое противодействие инициативам гетмана в этой сфере. Как же можно было апеллировать к подобному аргументу?
Однако вес аргументов, точнее забота о их выверенности и весе были явно не сильной стороной осуществляемого демарша. Так, не очень убедительно «пугая» Германию возможными осложнениями во взаимоотношениях с Крымом, гетман делал ударение на статистических данных: «Было бы с этнографической стороны неоправданным основание планируемого (в тексте на украинском языке, очевидно, ошибочно – «планової», т. е. плановой. – В.С.) татарского государства, ибо татары составляют не более 19 % крымского населения»[143]. Естественно, процент украинцев вовсе не упоминался, а в последующих дипломатических документах внешнеполитическому ведомству Украинской Державы довелось исправлять допущенную оплошность (а может быть, и сознательное занижение показателя почти в два раза), уточняя, что удельный вес крымско-татарского населения на полуострове составляет 32–33 %[144].
Как бы там ни было, очевидно, стоит согласиться с исследователями, считающими, что в данном случае речь шла о едва ли не первом «историческом прецеденте украинских претензий к Крыму»[145]. А если снять с формулы «осторожно дипломатический» налет, то это была хронологически первая реальная попытка присоединения Крыма к Украине. Остается при этом вопрос о степени доказательности примененного принципа, поименованного «территориально-государственным».
16 мая 1918 г. в Министерстве иностранных дел (МИД) под председательством временно исполняющего обязанности министра Н.П. Василенко состоялось специальное совещание по крымскому вопросу. Оно проходило за закрытыми дверями, что позволяло присутствующим не заботиться о дипломатическом этикете, прямо и недвусмысленно высказываться по существу обсуждаемого предмета. Так, госсекретарь И.А. Кистяковский жестко заявил: «Без Крыма Украина будет отброшена на восток и север в объятия Москвы… Без Бессарабии и Холмщины организм может существовать, но не без Крыма. Самостоятельность в таком случае иллюзорная. Относительно народностей, населяющих Крым, принцип самоопределения наций должен иметь разумные границы»[146]. Высококвалифицированный, опытный юрист не считал присоединение Крыма к Украине аннексией, поскольку украинская государственность находилась в стадии становления, и высказался против федеративной связи с полуостровом, ибо в сложившихся обстоятельствах это означало бы фактический отказ от Крыма.
144
ЦГАВО Украины. Ф. 3766. Оп. 1. Д. 132. Л. 12–15;