- Я не могу не рекомендовать лоцману идти со мной на корабль. Лоцман куплен, за него заплачены деньги. Неужели надобно объяснять, что лучше править морское дело, нежели гнить в монастырской тюрьме, где рано или поздно лоцман получит по заслугам...
Полковник Снивин ехал медленно, с важностью. Солнце освещало грубые лица рейтаров, поблескивало в бляхах на сбруе, играло на гранях стальных багинетов...
- Скажи боцману, Митрий, - велел Рябов, - скажи: не гоже делает.
Митенька вспыхнул, заговорил быстро. В юном, ломком еще голосе слышались слезы.
- Не проси! - круто отрезал Рябов.
Рейтары остановились рядом. Дородный полковник Снивин сразу понял, о чем вел разговор гишпанский боцман, и, не дослушав до конца, ударил Рябова ножнами палаша по голове. Рябов покачнулся, но не упал. Дель Роблес одним движением выдернул наваху и поднял ее жало перед лицом. Старый рейтар толкнул кормщика подкованным башмаком, другой стеганул по плечам нагайкой с вшитой железиной. Снивин, выхватив палаш, тупой стороной опять ударил кормщика по голове. Рябов упал, и тогда все навалились на него. Взметнулась пыль, рейтары спрыгнули с коней, покатились в пыли, не разберешь, кто где. Дель Роблес с искусством и ловкостью быстро накинул на шею лоцману петлю-удавку и потянул. Рябов захрипел. Митенька этого уже не слышал потерял сознание от удара кованым сапогом в голову...
На улице стало тихо.
Полковник сказал, опуская палаш в ножны:
- Трудно с этим народом. Они непокорны, жестоки, и мы им решительно не можем верить.
Дель Роблес ответил:
- Если бы не достойнейшая храбрость вашего кавалерства, кто знает, чем бы кончилась сия баталия!
В это время из-за арсенала выскочил малый, которого послал Тощак отдать короб с заедками, что заказал Рябов для иноземцев. Но сам кормщик лежал недвижим, связанный, в пыли, с удавкой на шее. Толмач тоже валялся неподалеку. Малый постоял, подумал и задом пошел обратно.
Миновав арсенал, он зашел в лопухи, открыл короб и напихал полный рот лакомств. Заедки были медовые, дорогие, вареные с имбирем, с маком, с тыквенным семенем. Тут, в лопухах, малый наелся до отвалу, спрятал короб на старом горелище, обтер руки, подивился на свою неслыханную смелость и пошел обратно, придумывая, чего сбрехать целовальнику.
3. СНИВИН И ДЖЕЙМС
Полковник Снивин ехал медленно, сдерживая горячего коня, презрительно таращил по сторонам рачьи глаза водянистого цвета: он презирал здесь все и не скрывал, что презирает. И ни о чем другом не говорил, как только о том, как презирает московитов. Чтобы подольститься к нему, бывало, что архангелогородские купцы сами честили себя последними словами... Гордых, сильных, непоклонных он гнул в дугу; если не гнулись - ломал. Майор Джеймс - англичанин, его помощник, шестнадцать раз продавший свою шпагу герцогам, маркизам, императорам и королям, - был согласен во всем с полковником Снивиным. Но больше всего он был согласен с тем, что московиты назначены провидением быть рабами.
- Жаль, вы не видели прекрасную картинку! - произнес полковник Снивин, встретив Джеймса на мосту через Курью. - Вы бы порадовались...
Майор изобразил всем своим лицом внимание.
- Вы бы очень порадовались!
Майор изобразил еще большее внимание.
- Шхипер Уркварт купил здесь у монастыря себе лоцмана. И, можете себе представить, этот скот устроил целую баталию...
Джеймс покачал головой...
- Он не желает быть проданным. Он сопротивлялся до последнего...
- На них нужно надеть железную узду! - сказал майор Джеймс. - И наказания, настоящие наказания, чтобы они боялись нас, как негры боятся своих идолов...
Он засмеялся, показывая превосходные зубы. Баба с пустыми ведрами старая, сутуловатая - переходила улицу. Майор Джеймс перетянул ее плеткой по плечам: у русских плохая примета - пустые ведра.
4. РЫБАЦКАЯ БАБИНЬКА
Уже совсем день наступил, когда Митенька очнулся от своего забытья и сразу все вспомнил - как гуляли у Тощака и как навалились потом на кормщика...
Страшное беспокойство охватило его, он поднялся с лавки, на которой лежал, потянул к себе рыженький, линялый, изъеденный морской солью подрясничек и хотел было одеваться, как вдруг удивился - где это он, почему в избе и что это за изба такая?
Но и удивиться как следует не успел, - старушечий голос окликнул его, и тотчас же перед ним предстала бабка Евдоха - сгорбленная, ласковая, с таким сиянием выцветших голубых глаз, какое бывает только у очень старых и очень добрых людей.
- Иди, коли можешь, иди, сынуля, поспешай, - велела бабка и подала ему кургузенький кафтанчик и порты холщовые, многажды стиранные, в косых и кривых заплатках, да треушек старенький, да еще косыночку, что носят рыбари, уходя в море.
Он оделся, ничего не спрашивая у бабиньки Евдохи. Рыбачью мамушку, вдовицу рыбачью, плакальщицу и молельщицу, знали все морского дела старатели здесь, на Беломорье. Коли она велит, значит надо делать; коли она посылает, значит надо идти.
Нынче ночью, выйдя на крики иноземцев, бабуся увидела возле арсеналу побоище, увидела, как волокут Рябова рейтары, увидела хроменького Митеньку, лежащего в пыли, и поняла: беда рыбаку, беда кормщику от лихих заморских шишей да ярыг! Митеньку она с добрыми людьми перенесла в избу, положила ему холодной землицы на голову, чтобы оттянула двинская земля жар да лихорадку. Ночью же она узнала, что кормщика запродали монаси, что кормщик с послушником теперь беглые, - зачем же Митеньке в подряснике показываться? И покуда он спал, собрала ему другую одежду. А покуда Митенька покорно собирался, не зная еще, куда и как идти, спрашивала:
- Винище, небось, в кружале трескал с ярыгами?
Митенька, не смея осуждать кормщика, ответил:
- Маленько всего и выкушал, бабинька, для сугреву...
- Знаю я его "маленько"...
Потом добавила в задумчивости:
- Оно так: работаем - никто не видит, а выпьем - всякому видно.
И рассердилась:
- С кем пьет - того не ведает, - вот худо.
Митенька молчал, повеся голову.
- Пойдешь к поручику Крыкову, к Афанасию Петровичу, - строго сказала бабинька, - в таможенную избу...
- В избу, - повторил Митенька и воззрился на старуху большими черными глазами.