Патрик Гордон пригласил Иевлева в свой лагерь для беседы. Сидели за кружками пива в шатре и не торопясь обдумывали, как нападать, в какой час, откуда выходить малым абордажным кораблям. Гордон макал в кружку сухарь, старательно пережевывал его еще крепкими зубами. В беседе не шутил, было видно, что ничего веселого от предстоящего не ждет…
— Ну, как ты тут поживаешь, молодец? — спросил он, когда обговорили дела.
— Трудимся помаленьку.
— Как это значит — помаленьку?
Иевлев объяснил.
— Вот как это значит — помаленьку.
— Вот так.
— И — латынь?
Сильвестр Петрович пожаловался, что латынь трудна.
— Трудна — да, — согласился Гордон. — Но для тебя надо, молодец. Борзо надо. Сам будешь знать — тогда нас совсем без…
И он качнул своей длинной ногой, как бы наподдавая ненужному человеку. Глаза его смотрели строго, длинное, бледное лицо выражало презрение.
— Иноземцев выгнать? — удивился Иевлев.
— Да, молодец. Шхипер Уркварт прочь, я знаю…
Он задумался, посасывая трубку, с гордостью и презрением глядя поверх головы Иевлева. Потом не торопясь поднялся всем своим сухим, мускулистым телом и ушел спать в холодок, под березку, за шатер…
Петр Алексеевич был тих, задумчив, спрашивал многое у Апраксина, сам не командовал. На просьбу Воронина дать в матросы поморов ответил с усмешкой:
— Те, небось, и без тебя матросы, а сих олухов кто обучит?
Воронин ушел.
Петр с Гремячего мыса смотрел в трубу на маневры кораблей, иногда нетерпеливо кусал губы, но не ругался. Заметив Иевлева, поманил к себе, спросил:
— Чьи листы ко мне положены в опочивальню? И в прошлый год клали и нынче. Кто возит, откуда?
— По корабельному делу?
— Про Олеговы дружины да про Царьград.
— Взяты из Посольского приказу, государь, от окольничего Полуектова.
— Отдай обратно. Коли есть еще по корабельному делу — привезешь сюда, положишь ко мне.
Складывая подзорную трубу, заговорил негромко, задумчиво:
— Игумны, да архиереи, да архимандриты присоветовали Иоанну, когда он их о ливонских городах спросил, за те города стоять накрепко, не щадя ни ратных людей, ни живота… Слышал о том?
— Слышал.
— Врешь!
Иевлев молчал.
— Когда не врешь — скажи, как оно было…
— Ливонская земля от Ярослава Володимировича испокон наша, господин ротмистр. Если не стоять нам за те ливонские города, нашей кровью смоченные, то впредь будет из них великое нам разорение, и не токмо что Юрьеву, но и самому Великому Новгороду и Пскову…
— Без флоту, без кораблей можно ли те земли воевать? Говори?
Иевлев помолчал, потом ответил:
— Нет, нельзя.
Петр невесело засмеялся, ткнул трубой в сторону озера, крикнул:
— А с этими можно? С этими — иди воюй! Пойдешь, коли пошлю?
И отвернулся, ссутулившись.
Не более, как через час, была таска и выволочка Федору Чемоданову. Понадеявшись на то, что все заняты своими делами, Чемоданов задами подался в сельцо Веськово для своих амурных дел, но встретился с супругом своей любезной и был так бит, что едва добрался до сарая с корабельным припасом, куда друг Прянишников принес ему водки и примочки. Водку Чемоданов выпил и заснул. На беду Петр Алексеевич велел бить тревогу — алярм, и сам забежал в сарай за позабытым блоком, где и увидел распухшее и посиневшее чудище — Чемоданова.
Бой «Марса» с «Нептуном» продолжался весь день. Дважды корабли сваливались и дважды расходились. Яким Воронин, весь изорванный, словно ополоумевший бес, носился по своему кораблю, дрался, лазал на мачты, палил из пушек, кричал в говорную трубу нестерпимые оскорбления Апраксину и всяко поносил его за то, что не мог одержать над ним победу. Федор Матвеевич держался со скромным достоинством и выжидал своего времени, чтобы ветер позволил свалиться по-настоящему. Время это наступило под вечер, когда Яким, измученный кипением собственных сил, повалился на корме — поспать. Скрытно, в тишине, «Марс» подошел к храпевшим морякам «Нептуна», зацепил баграми за борт, и тогда началась баталия — конечно, с полной победой Апраксина. Под гогот и веселые вопли абордажной команды «Марса» сам господин Воронин был связан кушаками и приведен на суд Петру Алексеевичу, который из своих рук поднес страдальцу крепыша и велел пленнику содержаться до самого конца сражения на корабле «Марс», в трюме, за то, что проспал Апраксина.