Мой опыт в России и позднейшие наблюдения в период заграничной ссылки утвердили меня в том, что там, где замешана политика, беспристрастность невозможна. Когда идет жестокая политическая борьба, ни один судья, по своей человеческой натуре, не может сохранить независимость суждений.
Щегловитова всячески поощрял царь, который был непримирим в политических вопросах. Показательным было его отношение к процессам о погромах, учиненных членами «Союза русского народа». Среди документов, рассмотренных Чрезвычайной комиссией Временного правительства по расследованию деятельности бывших министров и высокопоставленных чиновников, есть заявление начальника одного из департаментов министерства юстиции Лядова. Из всех прошений о помиловании, рассматривавшихся в его департаменте, утверждает Лядов, царь неизменно удовлетворял лишь те, которые подавали члены «Союза русского народа», и отвергал прошения, поданные революционерами.
В первые годы своей карьеры я вел дело Союза учителей Санкт-Петербургской губернии. Дело рассматривалось в аппеляционном суде в ноябре 1907 года. Обвиняемым инкриминировались антиправительственные заявления, содержавшиеся в их петициях, направленных в Сенат. Эти петиции были поданы в полном соответствии с положениями императорского Указа от 18 февраля 1905 года.[26] Указ призывал все группы, организации и частных лиц вносить предложения о реформах и сообщать о недостатках в деятельности правительства. Теперь же, спустя годы, их подвергли тщательному изучению и использовали против составителей. В дело оказались вовлеченными многие сельские учителя. В период послаблений, когда люди посмели свободно выражать свои взгляды, крестьяне часто делегировали сельских учителей выступать от их имени на митингах и собраниях. Представители местных властей, в том числе директора начальных школ, выступая со стороны защиты, в своих показаниях отмечали благонамеренность учителей, с похвалой отзывались об их деятельности на сельских сходах и собраниях кооперативных обществ, особенно отмечая, что учителям нередко удавалось утихомиривать кипящие страсти. Приговор был мягким, многих учителей оправдали, но ни один из них не был восстановлен на работе. Результат этого процесса явился страшным ударом по прослойке образованных людей сельских районов Санкт-Петербургской губернии. Всем стало ясно, что Указ о петициях оказался не чем иным, как ловушкой для тех, кто принял слово царя за чистую монету. Подобных дел было немало. Так, в 1908 или 1909 году несколько служащих почт и телеграфа в Вильне были обвинены в организации всеобщей забастовки в 1905 году, до опубликования манифеста 17 октября, — забастовки, о которой многие из обвиняемых успели давно позабыть.
Однажды я выступал в Тверской губернии защитником по делу группы «Крестьянское братство». Ее руководителем был молодой крестьянин лет 25–30. У меня с ним состоялся весьма интересный и поучительный разговор. Он обладал ясным живым умом и рассматривал положение с точки зрения своих односельчан и крестьянства в целом. Он подробно рассказал о деятельности и значении своего «Братства». Несмотря на преследования, члены «Братства» продолжали отстаивать свои вполне определенные взгляды на аграрный вопрос и развитие крестьянства. Они высоко ценили образование, читали книги и местные газеты, а также участвовали в организации кооперативных обществ и других полезных начинаниях. Россия и впрямь после 1905 года значительно выросла в политическом отношении.
В военных судах солдаты охотно сотрудничали с представителями защиты и откровенно излагали причины своих поступков. На процессе военнослужащих первой гвардейской артиллерийской бригады в Санкт-Петербурге власти, например, утверждали, что подсудимые-агитаторы возбуждали среди солдат ненависть к офицерам, хотя, как говорилось в обвинительном заключении, они толком не разумели, о чем говорят. На самом же деле обвиняемые оказались вполне умными людьми и полностью отдавали себе отчет в своих поступках. Они не возражали против соблюдения дисциплины, но при условии, что офицеры будут справедливо к ним относиться.
Одним из крупнейших для меня процессов стал процесс по делу армянской партии Дашнакцутюн в 1912 году. Оно стало эпилогом в прискорбной деятельности князя Голицына[27] в начале столетия, в результате которой даже такие верные друзья России, как армяне, превратились в грозную революционную силу. Перед судом предстала вся армянская интеллигенция, включая писателей, врачей, юристов, банкиров и даже купцов (которые, как утверждалось, предоставляли революционерам денежные средства). Расследование длилось несколько лет. Аресты шли по всей России и в конце концов в Санкт-Петербурге был учрежден специальный сенатский суд. Некоторых обвиняемых продержали в тюрьме почти четыре года, прежде чем начались судебные заседания. Слушания открылись в январе 1912 года и продолжались до середины марта. Были опрошены шестьсот свидетелей. Опасаясь беспорядков, полиция приняла особые меры предосторожности. Суд шел при закрытых дверях, в зал заседаний не допустили даже родственников обвиняемых. Атмосферу накаляли всякого рода запреты.