Наблюдатель тонкий и вдумчивый, дьяк Иван Тимофеев очень точно передал атмосферу, воцарившуюся в Кремле в первые месяцы правления Федора. «Бояре, — писал он, — долго не могли поверить, что царя Ивана нет более в живых. Когда же они поняли, что это не во сне, а действительно случилось, через малое время многие из первых благородных вельмож, чьи пути были сомнительны, помазав благоухающим миром свои седины, с гордостью оделись великолепно и, как молодые, начали поступать по своей воле; как орлы, они с этим обновлением и временной переменой вновь переживали свою юность и, пренебрегая оставшимся после царя сыном Федором, считали, как будто и нет его…»[52]
Джером Горсей, описывая состояние России после смерти Грозного, обронил следующее многозначительное замечание: «Владения этого государства так пространны и обширны, что они необходимо должны вновь распасться на несколько царств и княжеств и с трудом могут быть удержаны под одним правлением…»[53] Трудно сказать, что скрывалось за размышлениями Горсея. Но следует учесть, что посол поддерживал тесную дружбу с удельной знатью. Главный опекун князь Мстиславский настолько доверял Горсею, что разрешил ему ознакомиться со своими записками «относительно состояния рода и управления… государства», которые хранил в строгой тайне[54].
Власть Б. Я. Бельского пала, и бразды правления сосредоточились в руках людей, многие годы управлявших земщиной. Состав нового правительства всего точнее определил английский посол И. Боус, покинувший Москву в конце мая 1584 г. «Когда я выехал из Москвы, — писал он 12 августа 1584 г., — Никита Романович и Андрей Щелкалов считали себя царями и потому так и назывались многими людьми, даже многими умнейшими и главнейшими советниками… Сын покойного царя Федор и те советники, которые были бы достойны управлять, не имеют никакой власти, да и не смеют пытаться властвовать». Позже Боус пояснил, что, говоря о достойных советниках Федора, он имел в виду «дворовых» бояр Годуновых[55].
Облеченный регентскими полномочиями боярин Н. Р. Юрьев пользовался особой популярностью в столице. Он происходил из нетитулованной старомосковской знати, а в первые ряды правящего московского боярства выдвинулся благодаря браку Грозного с Анастасией Романовой-Юрьевой. Используя свое влияние, Н. Р. Юрьев добился боярства для своих ближайших родственников и свойственников — Шереметева, Троекурова, Сицкого, Шестунова. Но Юрьевы и их родня не могли выдержать серьезного местнического спора с гедиминовичами и Рюриковичами. Князья крови Шуйские и Мстиславские невысоко оценивали родство с царем по женской линии и смотрели на них как на выскочек.
Ближайшими помощниками Юрьева в думе были главные земские дьяки Щелкаловы. Андрей Щелкалов был типичным представителем приказной бюрократии, выдвинувшейся при Грозном. Он происходил из худородной дьяческой семьи. Прадед его, как говорили, был конским барышником, а отец смолоду служил попом[56]. Знать не могла простить дьяку его незнатное происхождение и особенно его пособничество «двору». Попытка Щелкалова предотвратить падение Б. Я. Вельского еще больше скомпрометировала «канцлера» в глазах аристократов.
Родовая знать не желала оставлять власть в руках Юрьева и Щелкалова. По возвращении из Пскова в Москву регент И. П. Шуйский стал исподволь готовить их отставку. В Польшу поступили сведения, что самыми влиятельными людьми в Москве были Никита Романович, которому поручались наиболее важные дела, и князь Шуйский, который не желал, чтобы другие пользовались большей властью, чем он, и требовал себе должности Никиты[57].
В результате раскола в опекунском совете земское правительство оказалось в исключительно трудном положении. Парадокс состоял в том, что его руководителям Юрьеву и Щелкалову пришлось опасаться противодействия со стороны не столько бывших «дворовых» чинов, сколько аристократической реакции. Положение Н. Р. Юрьева казалось непрочным. Современники не сомневались в его близкой кончине. Он достиг преклонного возраста и тяжело болел. Придворный лекарь Грозного, бежавший в Ливонию, уверял, что Юрьев долго не проживет[58]. Болезнь Юрьева выдвинула перед правительством вопрос о его преемнике. В конце концов выбор пал на Бориса Годунова. В произведениях писателей эпохи «смуты» встречаются намеки на «завещательный союз дружбы» Юрьевых и Годуновых. По словам Авраамия Палицына, Борис поклялся «соблюдать» вверенных его попечению детей регента. Составленное в романовском кругу «Сказание о Филарете Романове» повествует, что Борис «исперва любовно приединился (к детям Н. Р. Юрьева. — Р. С.) и клятву страшну тем сотвори, яко братию и царствию помогателя имети»[59]. Поздние авторы придали дружбе Романовых и Годуновых несколько сентиментальный оттенок. На самом деле этот странный союз образовался в силу политической необходимости. Попытки закрепить трон за слабоумным царем привели к острым разногласиям в опекунском совете. Перед лицом ширившейся оппозиции знати и грозных народных движений родственники Федора должны были волей-неволей объединиться.
54
55
57
Письмо папского нунция от 24 июня 1584 г. отражало московские новости не ранее мая. — Monumenta Poloniae Vaticana, t. VII. Krakow, 1934–1948, p. 315.
58
Депеша Болоньетти от 24 августа 1584 г. — Historia Russia monumenta, t. II, N VIII, p. 7.
59