Через несколько минут после отъезда милицейского УАЗика шухер заканчивался и по одному толпа вылезала из кустов и других временных укрытий. Игра в прятки заканчивалась и все члены «тайного общества» вновь собирались на свою ассамблею «там, где детские грибочки».
В народе это место прозвали пьяный двор. Печально было не само пьянство, а то, что оно медленно, но верно уносило жизни регулярно поддерживающих питейные традиции «философских» бесед и коллективных мордобоев. В этом дворе рос самый обычный мальчик, ни чем не отличающийся от своих сверстников. Он, как и все летом гонял в футбол, зимой в хоккей, когда подрос, стал регулярно прикладываться к горлышку. Он был большой любитель весёлых компаний, громкой музыки, задушевных песен под гитару. Многие родители не шибко переживали за такой способ проведения досуга – ведь всё происходило во дворе, рядом с домом, если чадо задерживается всегда, можно было сходить проведать его самочувствие. Если чего помочь дойти до подъезда и затащить в квартиру. Если ребёнок хочет выпить с друзьями, пусть выпьет, всё же здесь среди друзей и товарищей, перебесится и всё пройдёт, в армии отучат. А вернётся – женится, там уж не до шалманов да балаганов. Так рассуждали многие родители в то время и самое удивительное, что в большинстве случаев так оно всё и было, но не со всеми…
Кук остался служить не только в Москве, а действительно рядом с домом. Тоска по прежней лихой и пьяной жизни просто тянула его в родной двор к друзьям, к тем, кого по какой-то причине не забрали в армию. Он одевался в гражданскую одежду и пускался в «самоход», в родную обитель, подальше от «тягот и лишений». Вскоре командиры поспешили избавиться от такого «служаки». Его переправили куда-то за многие тысячи километров от родительского дома и пьяного двора. Но через какое-то время Кук, оправдывая свою кличку путешественника и первооткрывателя, покинул армию вообще. Как говорится, отвалил в неизвестном направлении.
Как мне рассказывал один общий товарищ: вместо того чтобы схаваться под прикидом юродивого и попросить предков слепить новые ксивы, он продолжал жить на широкую ногу, пить, зарабатывая на это воровством. Через несколько месяцев милиция обратила на него внимание и вернула отбывать солдатчину. Теперь ему светил дисбат на пару лет и дослуживание оставшегося срока службы.
Во все подробности его «служебной» эпопеи я не вникал и не интересовался, как там и что было. Важно было только одно – в обществе началась перестройка и кооперативное движение. Его родители, с учётом двух последних обстоятельств, изменили свой социальный статус, который срочно требовал избавиться от такого позорного клейма, как сын отщепенец, пьяница, дезертир.
За пару месяцев до официального дембеля Кука привезли в солдатском цинковом гробу, который почему-то не открывали для последующего прощания с усопшим, сославшись, что этот самый усопший плохо сохранился за время своего путешествия в несколько тысяч километров. Все сочувствовали его родителям, вспоминали всех не вернувшихся домой, поминали целую неделю там же в детском садике. Один мой товарищ, после чекушки выпитой, совершенно искренне оплакивал его тяжёлую судьбу – не дожить несколько месяцев до дембеля.
В Москве Апрель 1992 года. На тротуарах сухо и по весеннему пыльно, я бегаю по центру города делая фоторепортаж о муниципальных туалетах, превращенных в торговые точки. И вот, не подалёку от Кремля, нахожу один из таких лакомых кусков муниципальной недвижимости. Вход прямо с тротуара на первый этаж административного здания. Был общественный бесплатный туалет, стал вдруг продуктовым магазином. Сфотографировать с улицы было не сложно, а вот фотосъёмка внутри наткнулась на преграду. Старшая по торговому залу попросила меня подождать, пока она сходит за менеджером (директором) этого магазина. Я стою в ожидании возле окна на улицу, из темноты подсобного помещения появляется молодой человек среднего роста, строго по этикету одетый в деловой костюм, подходит ко мне представляется, называется. Я гляжу на него и глазам своим не верю, сказать особо ничего не могу, через 5-10 секунд и он меня признал…
Мы стоим, друг напротив друга и смотрим, уставившись друг в друга охуелыми от неожиданности глазами. Девушка, старшая по залу, так же недоумённо уставилась на нас и не может понять, что происходит. Она только догадывается, что что-то в этой встрече не так, как должно быть. В её мозгу зациклилась программа, она ни как не может сообразить какой номер ей набирать на телефоне толи 02, толи 03.
Он смотрит на меня, будто говорит: «Померещилось, померещилось».
Я смотрю на него и от изумления хочу произнести только одну фразу: «Кук воскрес!!!»
Встреча с неведомым.
Осень 1994 года мы с Нелей и её ребёнком направились гулять в Кусковский парк. Возле платформы Новогиреево купили мороженное и медленно его поедая, отправились под эстакаду, в сторону парка. От маленького прудика, где когда-то была псарня, начинается прямая асфальтированная дорога по направлению к усадьбе.
Мы шли по ровному асфальту, о чём-то беседовали, глядели по сторонам на пожелтевшую листву, на деревья в осеннем парке. Сквозь поредевшие кроны деревьев просматривалось небо, виднелись кучевые облака, по веткам прыгали вороны, громко каркали, что-то делили. Заглядевшись на происходившее над головами, я заметил журавлиный клин, летевший в сторону Измайлова. Первые секунды смотрел и умилялся, но через секунд пять начало появляться недоумение и первые вопросы.
Во-первых их было очень мало, штук 7 – 9, курлыканья не было слышно, ну пусть высота большая, пусть пролетая над мегаполисом покурлыкать даже в голову не приходит. Ладно, всё объяснимо, даже очень большая для птиц скорость полёта – побыстрее улететь прочь, пока не поймали и не сожрали. Но было одно такое «но» против чего все доводы были бессильны: «птицы» почему-то не махали крыльями – это раз; крылья у «птиц» были прямоугольные – это два, на своих концах крылья имели прямоугольные углы.
Я щурился, приглядывался, мотал головой, потом снова напрягал зрение. Крылья всё равно оставались неподвижны, ну это ещё можно объяснить: высоко «забрались» и идут на бреющем полёте, но вот прямоугольные крылья с углами на их концах в 90 градусов так и оставались без изменения, как я не усердствовал в мотании головой.
«Бред какой-то!» - это всё, что мог я сказать в тот момент. Ведь с утра ни грамма и вчера, и позавчера, и всю неделю трезв был, ну если чего и было, так бутылкой пива себе не навредишь. Оно и с двух бутылок пива такое не увидишь. В общем, насмешка, да и только.
«Птицы» быстро удалялись от нас, становясь всё меньше и меньше, наконец, превратились в тёмные точки на небе и вовсе скрылись из виду.
Неля ехидно стала отпускать всякие колкости на тему пьянства и алкоголизма. Ей это, как любой бабе – бальзам на душу: «Почаще праздники отмечай, ещё не такое увидишь!». Справедливости ради хочу отметить, она имела не только слабое зрение и всегда ходила в очках, но и являлась убеждённой мусульманкой по части спиртного. «Грех!» - говорит.
Это оно правильно, что подруга в компании ни грамма. Зато я мог, в то время, оттянуться по полной – со мной же вечно трезвый человек, до дома доведёт, где надо слово замолвит. А тут блин такое…
Виктор Цой пел когда-то: «Я сажаю алюминиевые огурцы на брезентовом поле». Тут зрелище из той же серии: Над Москвой пролетало Нечто: птица «Мозгоклюй» во множественном числе.
Прошло несколько лет. На экране одного из центральных каналов вышла серия научно-популярных фильмов о советском, российском оружии. Стали по телевизору подымать патриотический дух нации, типа смотри и гордись, что у нас на вооружении есть, и любой враг разбит будет. После изрядного подпития любой гордится будет – делать-то всё равно нечего. Заводы стоят, фабрики не работают, остаётся стакан вечером и возлежа на диване у телевизора гордиться за наш ВПК. Ну, а на трезвую-то, все у кого больше одной извилины понимают, что показывают только то, что давным-давно устарело то, что можно показать как учебное пособие.