Повторяю, что Запад на многих направлениях шел «по пути зла» дальше других, до предела — и в то же время порождал сильную идею преодоления этого зла. Взять хотя бы религиозное насилие. Инквизиция была страшным, немыслимым для православия «молотом ведьм». Но она же быстро стала судом со строгими процессуальными нормами (отсюда во многом выросла наука как совершенно объективный и беспристрастный «допрос Природы под пыткой»). Точность записей инквизиторов была такова, что по ним сегодня строят медицинскую статистику душевных заболеваний в разных странах в Средние века (ведьмами и еретиками были в основном душевнобольные).
Затем сама инквизиция, изучив материалы, в начале XVI века (!) постановила, что «ведьм и демонов не существует»— и казни прекратились. Тогда же инквизиция постановила, что индейцы имеют душу и являются полноценными людьми, — и это положило начало возникновению новых наций в Латинской Америке. Это были очень непростые решения, к которым другие страны Запада, не имевшие инквизиции, пришли на два века позже. Глубокие размышления над насилием привели к идее естественного права неприкосновенности тела индивида, а затем и других прав личности. И это — не пустой звук.
На заре капитализма Запад проявил в эксплуатации рабочих поразительную жестокость— но он же породил целый веер социалистических утопий, а потом и марксизм, учение об освобождении труда от гнета капитала. С огромным трудом изживает протестантский Запад свой глубинный расизм — но ведь изживает, во всяком случае в стереотипах обыденного поведения. При этом все время идет поиск и анализ скрытых, подсознательных видов расизма, которые принимают порой причудливые формы. Этот поиск и говорит, что наряду с тупым, самодовольным Западом в его сердцевине бьется живая и страдающая мысль. Это — противоречие, но противоречие развития, а не регресса.
Конечно, Запад ограбил колонии, а сегодня высасывает соки из «третьего мира». Но вряд ли правильно считать это признаком из ряда вон выходящего злодейства. Все общества, признающие эксплуатацию и угнетение, были не прочь пограбить — если бы было что грабить и не было бы лень пошевелиться. Наше дворянство проматывало в Париже деньги, которые их бурмистры вышибали из полуголодных крестьян, — намного ли это лучше, чем обирать чужие народы?
Но главное, Запад имеет одно смягчающее обстоятельство: награбленные деньги он употребил удивительно рачительно. Я, бродя по западным городам и университетам, часто думал: все это построено на награбленные деньги. А потом приходит мысль: доведись нам хапнуть такой куш — как бы мы его употребили? И думаю, что все бы утекло сквозь пальцы. Кутнули бы так, что запомнилось в веках, да и всех ограбленных бы напоили, а потом бы с ними, обнявшись, пели песни. Это, конечно, лучше, чем университеты везде понатыкать и очкариков расплодить, но не намного лучше. Не настолько, чтобы нам гордиться, а Запад с грязью смешивать.
Пожалуй, главное (хотя понятное лишь немногим особенно духовным) обвинение в адрес Запада заключается в том, что он изобрел промышленную цивилизацию. За это даже Россию в один мешок с Западом засунули за то, что в советское время провела ускоренную индустриализацию. И.Р. Шафаревич называл это «два пути к одному обрыву».
Можно, конечно, упрекнуть Запад— зачем было торопиться? Пожили бы еще пару-другую веков без электричества да без паровоза. Но ведь два века проблемы не решают. Виноват не Запад, а тот питекантроп, что из камня и палки сделал себе топор. А дальше пошло и пошло. Чуть раньше, чуть позже, но пришли бы к тому же. Только, может быть, «с китайской спецификой». Ну, тогда бы учили не Гегеля, а Конфуция, а водку бы пили подогретую. Теперь поздно об этом горевать.
Фантазировать о том, куда бы пошла история, не отпади Запад от православия да не посмотри Галилей в телескоп — увлекательно, но бесполезно. Как бесполезно нашим западникам проклинать Александра Невского за то, что побратался с татарами и утопил в озере тевтонов. Сегодня и мы, и Запад такие, какие есть. Стать Западом мы не хотим и не можем (да и он, надо честно признать, этого не жаждет). Обратить Запад в нашу веру— об этом и речи нет, да и нам не надо (куда же тогда в случае чего убегать — в Корею, что ли).