Но в разгар кампании Дзержинский вновь возбуждает вопрос о последовательном смягчении репрессивной политики, как всегда осмотрительно прикрываясь мотивами целесообразности. В записке Уншлихту от 27 мая 1923 года он недвусмысленно дает понять, что выступает против установившейся практики высылок по подозрению, поскольку они организуют, закаливают людей и доканчивают их партийное образование. «Лучше 1000 раз ошибиться в сторону либеральную, — употребляет Дзержинский слово, несвойственное большевистскому лексикону, — чем послать неактивного в ссылку, откуда он сам вернется, наверное, активным». Ошибку всегда успеем исправить, а высылку только потому, что кто-то когда-то был меньшевиком, считаю делом вредным, — заключил бывший социал-демократический «Юзеф»[114]. Впоследствии, на посту председателя ВСНХ СССР Дзержинский старался всячески оберегать своих специалистов, бывших меньшевиков, как «замечательных работников». Эта личная позиция Дзержинского стала весьма характерным преломлением противоречий периода в политике большевиков. Нэп, как яркое сочетание противоположностей, не мог не наложить отпечаток на карательную политику, которая, по-прежнему следуя целям укрепления политического монополизма партии, в значительной степени смешалась и утратила прежнее остервенение, приобретенное в предшествующие годы ожесточенной классовой борьбы и гражданской войны.
Глава II Исторические судьбы «национального нэпа»
В достаточно солидной исследовательской традиции, посвященной новой экономической политике, проблема «национального нэпа» почти не изучалась. Несколько лет назад вышла обобщающая монография, рассматривающая национальные процессы в России, в которой утверждалось, что национальный нэп так же, как и нэп «основной», был свернут, поскольку не вписывался в законы формирования советской партократической империи — любая «особость», деунификация могли вызвать аритмию в этом политической организме. Между тем, действительный учет национальной специфики на партийном и государственном уровнях помог бы создать более гибкий механизм функционирования Союза ССР[115].
По прошествии времени, накоплении нового фактографического материала и дальнейших размышлениях о сущности советской национальной политики, видно, что данный тезис далеко не охватывает всех сторон проблемы, которая гораздо более многопланова и нуждается в специальном рассмотрении.
«Классический» нэп можно трактовать как своего рода экономическую либерализацию, которую сам Ленин рассматривал в качестве «реформистского» варианта реализации плана социалистического строительства. При этом усиливался идеологический пресс, ужесточался политический сыск, а новая экономическая политика с самого начала рассматривалась как временный тактический шаг.
С национальным нэпом обстоит все так и одновременно не совсем так. Сам национальный фактор всегда воспринимался большевиками в подчиненном плане, национально-освободительное движение имело значимость лишь как «поток» революционного процесса, а идея национальной независимости использовалась в большевистской пропаганде как инструмент давления сначала на самодержавие, потом — на Временное правительство. В идейно-теоретических и программных документах пришедшей к власти коммунистической партии и советского правительства национальные проблемы в стратегическом плане были жестко детерминированы классовым и политическим факторами. Как потенциал экономических инициатив, согласно замыслам большевистских вождей, должен был быть использован на благо коммунистического созидания, так же национальный ресурс должен быть на новом уровне и в ином формате «задействован» для укрепления советского многонационального государства. И вместе с тем, историческая судьба национального нэпа оказалась, на наш взгляд, более сложной и в чем-то более «удачливой», чем прерванного нэпа «классического». С одной стороны, он нес на себе все родовые признаки тоталитарной реформации, с другой, — вследствие гримас и парадоксов национальной политики, имел свою логику развития и, несомненно, внес лепту в финал истории Союза Советских Социалистических Республик.