И до наступления эпохи Великих реформ русские писатели изображали продажных женщин на страницах своих стихотворных и прозаических произведений. «Тогда (в 40-е годы. — С.Э.) писатели выказывали большое сочувствие к женскому вопросу тем, что старались опоэтизировать падших женщин, “Магдалин XIX века”, как они выражались»[231]. Однако именно литература пореформенной поры, живописуя подобных женщин, не только отказалась от употребления всем хорошо известных бранных слов, которые традиционно использовались в устной речи для обозначения женщин легкого поведения, но и существенно обогатила книжную речь целым рядом крылатых слов и образных выражений. Никогда ранее русский литературный язык не был столь изобретателен и гибок. «Погибшее, но милое созданье», «жертва общественного темперамента», лоретка, камелия, кокотка, Клара, Магдалина...— таков далеко не самый полный перечень этих слов и выражений. Некоторые из них появились на книжных страницах еще в 30-е или 40-е годы, но как раз в 60-е годы эти крылатые слова получили широкое распространение не только в литературном, но и в разговорном языке. Примечательно, что ни одно из этих крылатых слов и образных выражений не ассоциировалось ни у авторов, ни у читателей с ярко выраженной экспрессивно-негативной, уничижительной или неодобрительной оценкой публичных женщин[232].
С легкой руки автора «Что делать?» фиктивный брак перестал трактоваться как безусловный грех и стал рассматриваться как рациональная мера. В понятиях и нравах общества произошёл резкий поворот — целесообразность сильно потеснила нравственность. Столичные кокотки, фактически подражая «разумным эгоистам» Чернышевского и исходя из столь почитаемой героями романа «теории расчета выгод», поспешили воспользоваться этим революционным сдвигом в психологии общества. Предоставим слово анонимному автору агентурного донесения, отложившегося в недрах Секретного архива III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии.
«На Екатерининском канале, в доме под № 4-м или 24-м, жительствует некая, значащаяся, впрочем, в паспорте "из благородных", госпожа, по имени Амелия[233]. В сущности, она одно из двух: или полька, или, что более достоверно, — ревельская мещанка, вышедшая после нескольких лет легкого поведения за какого-нибудь отставного чиновника или офицера; что, как известно, бывает сплошь да рядом. Эта Амелия, водящаяся преимущественно с кокотками и содержанками, составила себе очень доходную профессию, приискивая для покаявшихся распутниц, желающих получить почетную в их кругу позицию, титулованных мужей, или правильнее — только титла, которые покупают у разных промотавшихся господ за очень дешевую цену. Графские и княжеские титла, разумеется, составляя товар более редкий, ценятся довольно дорого; генеральские же чины идут почти что ни по чём. Таким образом, эта Амелия, месяц или же полтора назад, купила для какой-то бывшей содержанки, некоего мужа, Генерал-Майора Клюверта, который был где-то губернатором. Этот Клюверт, получив за свое Превосходительство от Амелии 5000 руб. согласно условию, тотчас после венца выдал новобрачной свидетельство на отдельное проживание, и они распростились навсегда тотчас после совершения брачного обряда.
Недели или две спустя Амелия купила для другой содержанки, другого генерала, именно Действ<ительного> Ст<атского> Совет<ника> Березова (или Березина)[234]. Но тот, как статский генерал, получил за свое имя и чин только 3000 руб. В настоящее время эта Амелия хлопочет устроить свадьбу третьей содержанки, но дело немного затянулось, так как подысканный генерал-майор Тимковский меньше 6000 не хочет и слышать, между тем как ему предлагают всего 4000, на том основании, что бездомные генералы, даже военные, теперь не составляют редкости.
231
Панаева (Головачёва) А.Я. Воспоминания. М.: Правда, 1986. С. 114. (Литературные воспоминания.)
232
Не прошло и трёх недель после Октябрьской революции, как петроградские горизонталки стали спешно покидать северную столицу. Они в числе первых на собственном бизнесе ощутили необратимые последствия переворота и мгновенно отреагировали на изменение экономической и политической конъюнктуры. В субботу 18 ноября 1917 года в бульварной газете «Раннее утро» появилась короткая заметка, без особых затей озаглавленная «Вскользь»:
«Знаете ли, кто теперь особенно интенсивно эвакуируется из Петрограда? Женщины определённого типа, так называемые одиночки. Надо сказать спасибо домовым комитетам, устроившим самоохрану: дежурные в ночное время не пропускают кавалеров, которых ведут с собой дамы-одиночки. Последние протестуют, вопят: “Где же свобода?!”, грозят жалобами в “Смоленск” (гак называют Смольный), но ничего не помогает.
восклицают горизонталки и, собрав пожитки, эвакуируются в Харьков, в Нижний Новгород, в Самару и др. города. Скатертью дорога!»
Минуло семь десятилетий. Колесо истории совершило свой оборот. Частная предпринимательская деятельность и хранение иностранной валюты перестали считаться уголовным преступлением. В стране вновь была провозглашена гласность, в средствах массовой информации стали сокрушаться о России, которую мы потеряли, а начало перестройки ознаменовалось появлением в русском языке новых слов для обозначения жриц сферы сексуальных услуг. Выяснилось, что в государстве есть не только секс, но и проституция. Страна в очередной раз переживала слом привычных политических, экономических и нравственных устоев, и реакция горизонталок конца XX столетия была молниеносной: они и на сей раз не остались в стороне. Отечественные
233
Заметная фигура петербургского «дна» пореформенной эпохи — прототип одного из многочисленных персонажей романа Всеволода Крестовского «Петербургские трущобы» (первое отдельное издание в 4-х томах — СПб., 1867).
234
Чины генерал-майора и действительного статского советника соответствовали IV классу Табели о рангах и формально были равны, однако социальный престиж военного чина был выше.