Но о. Петр оглянулся назад, увидел грязь и пустоту церкви, услышал храп сторожа в темном углу и стремительный поток его радужных мыслей разом оборвался. Он посмотрел на книгу, горько усмехнулся, оглянулся на сторожа и робко, стыдливо как-то спросил:
— А послушайте... Господин!.. Послушайте... Можно здесь немного попеть?.. я потихоньку бы... А?
Совсем было заснувший сторож приподнялся на локте, посмотрел вокруг, увидел, что ничего особенного не произошло и пробормотал:
— Ладно... Пожалуйста...
О. Петр торопливым шагом на цыпочках подошел к риэничному шкапу и отворил его. Двери на ржавых петлях заскрипели незнакомым, режущим звуком. О. Петр брал то одну ризу, то другую...
— Вот, вот она... Пасхальная, — произнес он и, благословив белую, отсыревшую ризу, облачился.
Торопливо и осторожно, куда-то спеша и чего-то опасаясь, прошел он в алтарь. Стал пред престолом и неуверенным, дрожащим от волнения голосом возгласил:
— Слава святой... и неразделимой Троице...
И сам же запел:
— Ами-инь.
И затем продолжал:
— Христос воскресе из ме-ертвых, смертию смерть попра-ав...
Голос о. Петра звучал в пустой, заброшенной церкви глухо и странно. И в звуках этого одинокого голоса пустота и заброшенность церкви сказывались как-то резче, больнее и несноснее.
— И сущим во гробе-ех...
Но здесь голос о. Петра опять оборвался. Он беэсильно опустился пред престолом на колена, положил на него свою голову и громко и безудержно зарыдал:
— Господи, Господи! — говорил он между рыданиями, — великий Боже! За что такое наказание? За что мука такая? Ужас, ужас! Господи! Лучше возьми меня от этого кошмара. Возьми к Себе. Господи! Возьми к Себе. Или пошли, Господи, людям веру. Пошли любовь. Утверди, Господи, веру их. Растопи лед их сердец. Воскресни, Господи, в душах наших. Соедини нас во имя Твое. Господи! Помоги неверию нашему. Или... возьми... возьми меня к Себе... Не дай мне видеть этого страшного позора... Возьми...
О. Петр рыдал все громче. Все его тело судорожно вздрагивало. Он чувствовал, что облачение престола стало мокро от его слез. Но слезам как будто не было конца.
— Господи! Возьми, возьми меня к Себе...
— Батюшка, а батюшка! — раздалось вдруг над ухом о. Петра, — да батюшка. Господи, заспался что-то... Батюшка!К утрени пора! В Новоселках благовестят уже. И у нас все готово. Батюшка!
О. Петр вскочил со своей постели встрепанный, раскрасневшийся от волнения, потный.
Несколько секунд он, как пораженный громом, стоял неподвижно напротив церковного сторожа Прохорыча и не говорил ни слова.
Потом он порывисто перекрестился раз и другой. Оглянулся кругом, внимательно осмотрел Прохорыча и вдруг засмеялся веселым, радостным смехом.
— Так это, значит, сон! — вскричал он, — слава Тебе, Господи! Слава Тебе, Господи!
Он обернулся к иконам и опять перекрестился.
—Апи сон худой приснился, батюшка?—спросил недоумевающий Прохорыч.
— И не говори! такой худой сон... — отвечал о. Петр и побежал умываться.
— Значит сон, сон, — повторял он одно и то же, — слава Богу. Но какой же это был ужас! Какой ужас! Господи, благодарю Тебя! Это был сон... Да, конечно. Как же могло быть иначе? Разве это возможно в действительности? Безусловно нет. Это просто нелепо. Это совершенно невозможно. Этого никогда не может быть. Да. Да. Не может быть.
О. Петр выглянул на площадь. Церковь была вся в огне и поднималась к небу, как одна колоссальная свеча. Вокруг церкви копошился и гудел народ. Собирались жечь смоляные бочки.
— Конечно, конечно, — торопливо говорил о. Петр, — ничего того не может быть. Не может быть. Такой праздник... Не может
Когда о. Петр, одевшись, вышел на улицу, на него тепло и ласково пахнул весенний ветер. Слышался запах прелой земли и распускающихся почек. В мягком и влажном воздухе плавными, но упругими волнами колебались звуки торжественного, чистого благовеста в соседних селах.
— Как хорошо! — вырвалось у о. Петра, — что может сравниться с этой ночью?
Войдя в церковь, о. Петр увидел горящие вензеля, алтарь, сияющий огнями и цветами. Изображение воскресения все было увито цветами, белыми, розовыми и казалось, что это Христос идет по цветам в саду Иосифа Аримафейско-го, чтобы сказать Магдалине и прочим: