А. Н. Яковлев «не воспринимал Союз, считал нашу страну империей, в которой союзные республики были лишены каких бы то ни было свобод. К России он относился без тени почтения, я никогда не слышал от него ни одного доброго слова о русском народе, — пишет В. А. Крючков. — Да и само понятие «народ» для него вообще никогда не существовало»[49]. В другой раз Крючков говорит: «Я ни разу не слышал от Яковлева теплого слова о Родине, не замечал, чтобы он чем-то гордился, к примеру, нашей победой в Великой Отечественной войне. Меня это особенно поражало, ведь сам он был участником войны, получил на фронте тяжелое ранение. Видимо, стремление разрушать, развенчивать все и вся брало верх над справедливостью, самыми естественными человеческими чувствами, над элементарной порядочностью по отношению к Родине и собственному народу»[50]. Если Крючков верно подметил индивидуальные особенности Яковлева, то следует признать факт разложения правящей партийной верхушки, допускающей в свою среду и удерживающей в ней лиц с подобными взглядами и настроениями.
По свидетельству В. А. Крючкова, «начиная с 1989 года в Комитет госбезопасности стала поступать крайне тревожная информация, указывающая на связи Яковлева с американскими спецслужбами. Впервые подобные сведения были получены еще в 1960 году. Тогда Яковлев с группой советских стажеров… в течение одного года стажировался в США в Колумбийском университете»[51]. В 1990 году КГБ «как по линии разведки, так и по линии контрразведки получил из нескольких разных (причем оценивавшихся как надежные) источников крайне настораживающую информацию в отношении Яковлева. Смысл донесений сводился к тому, что, по оценкам спецслужб, Яковлев занимает выгодные для Запада позиции, надежно противостоит «консервативным» силам в Советском Союзе и что на него можно твердо рассчитывать в любой ситуации. Но, видимо, на Западе считали, что Яковлев сможет проявлять больше настойчивости и активности, и потому одному американскому представителю было поручено провести с Яковлевым соответствующую беседу и прямо заявить, что от него ждут большего. Профессионалы хорошо знают, что такого рода указания даются тем, кто уже дал согласие работать на спецслужбы, но затем в силу каких-то причин либо уклоняется от выполнения заданий, либо не проявляет должной активности. Именно поэтому информация была расценена нами как весьма серьезная, тем более что она хорошо укладывалась в линию поведения Яковлева, соответствовала его практическим делам»[52]. Далее В. А. Крючков сообщает, что В. И. Болдин, работавший тогда заведующим общим отделом ЦК КПСС, посоветовал ему переговорить о Яковлеве с Горбачевым[53]. Состоялась довольно любопытная сцена, описание которой заслуживает того, чтобы быть приведенной целиком.
«До сих пор, — пишет В. А. Крючков, — хорошо помню свою беседу с Горбачевым. Я показал ему информацию — агентурные сообщения, откровенно поделился опасениями, подчеркнул необходимость тщательной и срочной проверки. Нужно было видеть состояние Михаила Сергеевича! Он был в полном смятении, никак не мог совладать со своими чувствами. Немного придя в себя, он спросил, насколько достоверной можно считать полученную информацию. Я ответил, что источник, сообщивший ее нам, абсолютно надежен, но объект информации настолько неординарен, что весь материал нуждается еще в одной контрольной проверке. При этом я рассказал, что каналы и способы проведения необходимых проверочных материалов в данном случае имеются, и притом весьма эффективные, и всю работу можно будет провести в сжатые сроки. Горбачев долго молча ходил по кабинету. «Неужели это Колумбийский университет, неужели это старое?!» — вдруг вырвалось у него. Спустя какое-то время Михаил Сергеевич взял себя в руки и, как всегда в таких случаях, начал искать не решение возникшей проблемы, а думать, как уйти от нее. «Возможно, с тех пор Яковлев вообще ничего для них не делал, — заглядывая мне в глаза, лепетал он, — сам видишь, они недовольны его работой, поэтому и хотят, чтобы он ее активизировал. Видя всю нелепость таких рассуждений, он снова надолго замолчал, о чем-то напряженно размышлял. «Слушай, — выпалил он вдруг с облегчением, — поговори сам напрямую с Яковлевым, посмотрим, что он тебе скажет!» Признаюсь, я ожидал чего угодно, только не такого поворота. Собираясь к Горбачеву, я заранее предполагал, что он будет увиливать, что ни на какое решение не отважится, а предложит, к примеру, подождать и посмотреть, что будет дальше, не поступят ли дополнительные сведения. Но чтобы все это «вывалить» самому Яковлеву! Я попытался сопротивляться, отвечал, что такого в практике еще не было, мы же просто предупредим Яковлева, и на этом дело закончится, до истины так и не докопаемся. Горбачев слушал мои возражения рассеянно, и я понял, что решение он уже принял. Было совершенно очевидно, что в случае отказа поговорить с Яковлевым Горбачев предупредит его сам»[54].
53
В. И. Болдин подтверждает факт разговора с ним В. А. Крючкова о А. Н. Яковлеве. Вместе с тем он сообщает, что военная разведка располагала насчет Яковлева «приблизительно такими же данными, как и КГБ», ссылаясь при этом на свидетельство начальника Генерального штаба Вооруженных Сил СССР С.Ф.Ахромеева (см: Болдин В. И. Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М. С. Горбачева. М., 1995. С. 263–264).
54
К р ю ч к о в В. А. Личное дело. Ч I. С.297–298. Это и другое, по верному заключению В. С. Бушина, «свидетельствовало о том, что Горбачев покрывает Яковлева, но Крючков и подумать не смел, чтобы… тайно продолжать расследование. Он покорно подчинился. Человек просто не понимал, что служит не президенту, не генсеку, а народу, стране, строю, перед которыми в конечном счете и несет ответственность» (Бушин В. С. Честь и бесчестие нации. М., 1999. С. 283).