Еще осталось ростовское дело, которое я тоже считаю недоказанным. Все потому, что там проходит оружие (оно, кстати, не найдено), которое использовал Мадуев в других преступлениях. Только на этом основании его обвиняют в убийстве в Каменске, а там три трупа. Я считаю, что этот эпизод вообще не доказан.
Кроме того, мне непонятно, как в первоначальной формуле обвинения одни преступления квалифицировались как кражи, а в окончательной формулировке эти же преступления считались бандитским нападением — явное завышение квалификации. Преступник должен отвечать за содеянное. Я одиннадцать лет следователь, но с таким ходом следствия столкнулась впервые…
Когда мы оставались наедине, то разговоры все чаше стали уходить в сторону от дела: о семейной жизни, о детях, о родственниках. Он очень мечтал иметь нормальную семью, детей. Как-то был случай, когда я его спросила: «Если бы нашлась женщина, которая ждала бы тебя 15 лет, что ты на это ответил бы?» Он сказал, что таких женщин нет. Я сказала: «А что, если бы я ждала?» Тогда он, наверное, даже не поверил, что это возможно. Лишь потом он убедился и сказал мне, что да, действительно, я бы его ждала эти 15 лет».
С. Мадуев: «Я много обманывал ее. Для меня она в то время была только следователем при Генпрокуратуре, и я не видел в ней женщину. Я видел только потенциального противника, который тянет меня к высшей мере наказания. И потому я делал все, чтобы ее использовать».
Н. Воронцова: «К весне мы уже говорили о том, как было бы хорошо нам вдвоем жить. Да не вдвоем. А втроем. Я понимаю, что мы строили какие-то радужные планы, но в эти минуты он както преображался, становился таким домашним. Он видел во мне женщину. Для меня это было очень важно, потому что в жизни я была более суровая, чем обычные женщины, может, потому, что так складывалась моя судьба. А он рассмотрел во мне женщину. Мне будет очень больно, если я ошибаюсь…»
С. Мадуев: «Я никогда никого не любил. Но из всех людей я бы выбирал некрасивых. Когда я полюблю — это одно, а когда полюбит женщина — это другое. Мне в женщине не нужна красота, мне с лица воду не пить. Мне важно, какой человек. Я бы знал, что за спиной этой женщины я как за каменной стеной. Она меня никогда не предаст. Чтобы не я за нее, а она за меня держалась. И никогда эта женщина не узнала бы, что мне не нравится. Я никогда бы не дал повода думать так. Я смогу быть двуличным».
Н. Воронцова: «Он попросил помочь ему бежать. Для меня эта просьба была несколько неожиданной. Я сама знала, что расстрел неминуем, и не хотела, чтобы его расстреляли. Мне казалось, что я нашла человека, который бы меня любил и ценил бы меня, который бы хотел иметь нормальную семью…»
С. Мадуев: «Она выбрала то, что хотела выбрать. Получилось бы хорошо — она пожинала бы плоды, нет — надо уметь и горести делить, а не только радости».
Н. Воронцова: «В конце апреля я сказала ему, что ничего не могу сделать и оружия у меня нет. С ним произошло что-то страшное, настоящая истерика, я никогда такого не видела. Его бил озноб, его колотило, у него поднялась температура. Что мы только не делали: принесли ему лекарства, воду, он не успокаивался. Невозможно представить, как его колотило целых два дня. Со мной не хотел разговаривать, а когда уводили, сказал, что покончит с собой».
С. Мадуев: «Я подбивал ее, но не заставлял. Взрослого человека нельзя заставить, принудить. Принудить можно снятой оружия. Будь я на ее месте, я бы этого не сделал».
Н. Воронцова: «Когда я уже была на грани срыва, я поехала в прокуратуру города и там в сейфе увидела коробку с оружием. Я поняла, что меня может спасти, а его — тем более. Когда я к нему приехала и показала это оружие, мне показалось, что он сходит от удивления с ума. А он, наоборот, меня спрашивает: «Ты сошла с ума? Нельзя брать это оружие, брось, оно же мое, все поймут!» Тогда я ответила: «Ты же обещаешь никого не убивать и обещаешь это оружие вернуть. Если ты сбежишь, не применяя его, я положу его обратно в сейф и никто не узнает».
С. Мадуев: «Я ее не заставлял это делать. Я давал ей шанс подумать, когда возвращал пистолет…»
Н. Воронцова: «Утром я снова приехала с этим же оружием. Отдала револьвер, и он мне еще раз поклялся, что уйдет тихо. Он всегда говорил, что уходил без крови. И его увели. Я помню его глаза, когда он повернулся и сказал, что все будет хорошо. Мы договорились, что пистолет он мне привезет в гостиницу в Москву».
3 мая 1991 года Мадуев пытался бежать из Крестов.
Из приговора по делу С. Мадуева: «Во время досмотра он с целью побега достал наган, произвел предупредительный выстрел вверх и приказал всем встать к стене. Чтобы пресечь сопротивление со стороны сотрудников изолятора и конвоя, он поочередно направлял на них оружие. Когда майор Ермолов попытался направиться к нему, он произвел выстрел в его сторону. После чего наставил оружие на Афонина, у которого находились ключи, и проследовал с ним к выходу из сборного отделения, заставляя открывать двери. Но выход в режимный двор был перекрыт. И он проследовал ко второму выходу из сборного отделения. Там он натолкнулся на сотрудников изолятора, производивших стрельбу из автоматов в его сторону, и укрылся в нише. Оттуда он произвел еще один выстрел, после чего револьвер дал осечку, он его выбросил и сдаются».
С. Мадуев: «Они били меня не за то, что я ранил Ермолова. Я им показал, что они значат друг для друга. Они своих друзей отталкивали, лезли… Двое похиляли в дежурку, за ними еще двое бегут, те у них перед носом дверь захлопнули. Вот вам чувство товарищества… Я им показал, что страху подвержен любой человек. Лесенка была со второго этажа на третий, они там метались. Я с 40 метров банки консервные навскидку бил. Почему ни одного прапорщика не подстрелил? Я не такой кровожадный и вообще не грубый».
Выводы судебной медицинской экспертизы: «Ермолову М. И. 3 мая 1991 г. было причинено одно огнестрельное пулевое слепое проникающее ранение живота с повреждением тонкой и толстой кишки. Это ранение является опасным для жизни, относится к тяжким телесным повреждениям».
Н. Воронцова: «Мне казалось, что он погиб. Четвертого мая я позвонила из Москвы сотруднику, с которым вместе работала по этому делу. Его жена сказала, что у нас в Крестах — ЧП. Тогда у меня все оборвалось внутри. Я знала, что должен погибнуть он, так как он не должен стрелять. Я помчалась на вокзал. Когда приехала в Ленинград, оказалось, что он ранен, но ранил еще и сотрудника. Если бы вы видели его… На нем не было живого места. Когда его задержали, то, наверное, дали волю дубинкам. Он не называл меня до августа».
Много загадок в этой истории. Газеты, фильмы упорно держались версии о внезапно вспыхнувшей неодолимой любви. Но на самом деле никто не знает, что произошло между Червонцем и Воронцовой. Позже Мадуев скажет, что просто-напросто пообещал ей денег. То, что он сдал свою пособницу, сильно подорвало симпатии публики.
В сентябре 1994 года он снова пробовал бежать — подкупил контролера следственного изолятора и получил с воли нож, отвертку и пистолет «ТТ» с глушителем. Уже почти выбрался из камеры, когда его схватили охранники. Червонца перевели в следственный изолятор бывшего КГБ. Он грозился бежать и оттуда…
За процессом следила вся страна. Приговор читали в течение трех дней, прерываясь по разным поводам. В понедельник 10 июля прозвучало: «Расстрелять». Червонец улыбнулся своей обаятельной улыбкой и сказал всем присутствующим в зале: «Спасибо, всем удачи и счастья». По стечению обстоятельств судьей Мадуева также была женщина — Людмила Суханкина.
Червонца приговорили к расстрелу, но многие вопросы так и остались без ответа. Почему дело Воронцовой, передавшей Мадуеву револьвер, вели сотрудники бывшего КГБ, то есть органа, поднадзорного прокуратуре, в то время как этим должна была заниматься прокуратура либо республиканского, либо союзного уровня? Почему бывший следователь прокуратуры Воронцова начала отбывать наказание в общей колонии, а не в специальной в Нижнем Тагиле? И так далее, и так далее…