Все, что рассказывал Барчук, Шаповалов выслушал с виду спокойно. Но что испытал в эту минуту… Тогда-то он и принял окончательное решение.
В то злополучное воскресенье, 10 сентября, Александр Шаповалов и Виктор Акимов приехали на акимовском «БМВ» к Людмиле Шаповаловой. Светало, было шесть утра. Под давлением мужчин, кстати говоря, чисто психологическим, женщина назвала еще двоих своих любовников. В том, что она стала вести разгульную жизнь, Людмила обвинила Павла Дубенко — именно он, по ее словам, снял ее на пленку в сцене группового секса. Вторым, как она говорила, был Николай Воронин.
Около семи утра Шаповалов и Акимов заехали за Ворониным и Дубенко, посадили обоих в машину, в которой уже была Людмила. И все пятеро приехали к Шаповаловым домой.
«У Шаповаловых мы выпили», — скажет потом Акимов следователю. Пили на кухне. Наконец Александр задал тот самый вопрос, ради которого и собрал всех участников «застолья»: спала ли его жена с гостями? Дубенко немедленно признают этот факт, причем не без гордости: вот, мол, мы какие современные! А Воронин все отнекивался.
Может быть, все и обошлось бы, но у Шаповалова за поясом был заряженный служебный «макаров».
Впоследствии свои действия Александр вспоминал очень смутно. Но сохранилась запись, незадолго до стрельбы он включил магнитофон, а затем позаботился о том, чтобы поменять кассету. На пленке зафиксировано все.
Убив Воронина и Дубенко, Шаповалов по рации вызвал милицию, сказал, что у него в квартире два трупа и двое раненых. И что сейчас будет еще один труп. Он имел в виду себя, хотел застрелиться. По словам жены, Александр плакал. Акимов предложил ему вывезти и закопать трупы. Но Шаповалов ответил другу, что обстановку на месте происшествия нарушать нельзя.
Бред какой-то… А суд счел это проявлением «служебного рвения»! Суд вообще очень сочувственно отнесся к герою этой истории. «Несчастный человек» — так оценивает нашего Отелло судья Московского городского суда, под председательством которого слушалось дело. Сам Шаповалов в качестве главной причины убийства дал суду такое объяснение: «Сорвался». По словам Александра, нервный срыв, боль, обида, а не заранее продуманное намерение заставили его взяться за оружие.
И тем не менее приговор — виновен в умышленном убийстве при отягчающих обстоятельствах. Почему? Суд пришел к выводу, что Шаповалов не мог действовать в состоянии аффекта. Никто не заметил, чтобы лицо у него покраснело или задрожали руки. Он успешно справлялся с оружием, перезаряжал и снова прицельно стрелял, пользовался рацией и магнитофоном. Судебно-медицинская экспертиза признала Шаповалова вменяемым, в том числе и во время совершения им преступления. Приговор, нет никакого сомнения, аргументированный и справедливый. А преступника — жаль. В том числе и судье, вынесшему этот приговор. Может, дело всего-навсего в мужской солидарности? Эх, мужик, мол, пропадает из-за бабы! Может быть, женщина-судья не так жалела бы, но срок бы скостила? А срок у Шаповалова впереди немалый — 12 лет лишения свободы.
…В следственном изоляторе его навещала жена — темноволосая худощавая женщина среднего роста, внешне спокойная и сдержанная. Наверно, несмотря на ее «веселую жизнь» и его роковые выстрелы, что-то их все же привязывает друг к другу. Думается, что нормальный человеческий разум не может понята эту привязанность.
Рассказанная история — не мелодрама. Она о многом заставляет задуматься. Например, о том, как мог Шаповалов, ежедневно сталкиваясь с подобного рода ситуациями, не спросить себя: «А что будет потом? Стоят ли его будущие жертвы его собственной жизни?»
А вот другой случай. Его участником был довольно крупный милицейский чин. Он находился на службе, когда ему сообщили, что во дворе его дома дебоширит группа парней. Начальник едет домой и, действительно, видит «хулиганов» у своих окон. Они поют песни и весело с ним здороваются. Им по восемнадцать — двадцать лет, он всех их знает с детства. Не говоря ни слова, он вынимает табельное оружие и убивает ребят. Потом смотрит на их неподвижные тела, видит испуганные, потрясенные лица соседей, будто бы просыпается, подносит пистолет к виску и стреляется сам.
Тоже — «сорвался»? И убил себя, когда осознал, что натворил? Необъяснимые действия. И нет им оправдания.
Но что правда, то правда — сотрудники правоохранительных органов работают на пределе сил и возможностей. Нет у них ни автомобилей, которые мы видим у американских колов, ни технического, ни электронного обеспечения, как у заокеанских собратьев, нет и психологов, которые не допускали бы подобных кровавых срывов. Не думать сегодня об этих и многих других проблемах правоохранительных органов — значит подталкивать само государство к развалу.
А вот что бывает, когда кому-то надо придать бытовому делу политическую окраску.
В апреле 1981 года в селении Чермен, что находится в семи — восьми километрах от столицы Северо-Осетинской АССР Орджоникидзе, было совершено тяжкое преступление: вырезана целая семья Калаговых — отец, мать и трое дочерей. Туда немедленно выехала большая группа следственных работников центрального аппарата, прокуратуры и МВД РСФСР. Дело приобрело неслыханный по тем временам резонанс еще и потому, что в Пригородном районе, где проживают совместно осетины и ингуши, напряженность сохранялась еще с 1957 года, когда была восстановлена Чечено-Ингушетия. Работая после окончания университета 10 лет в Осетии, я, зная ситуации противостояния осетин и ингушей, предполагал, что данное преступление сильно обострит и без того сложные межнациональные отношения.
Дело это, как обычно в подобных случаях, было взято на особый контроль ЦК КПСС, задействовано руководство республики. И скоро стало известно, что органами прокуратуры, МВД и КГБ задержана большая группа лиц ингушской национальности, подозреваемых в кровавом злодеянии. На одежде некоторых из них были обнаружены следы крови.
А дело между тем приняло уже скорее политический, чем уголовно-правовой, характер. В местных средствах массовой информации была поднята мощная пропагандистская шумиха, вновь вытащен тезис о невозможности совместного проживания осетин и ингушей. Вот в связи со всем этим ажиотажем в Орджоникидзе был направлен старший следователь по особо важным делам М. Валсев для принятия дела к своему производству. Но вскоре стало известно, что Валеев, видите ли, не согласен с избранной местными правоохранительными органами версией о совершении преступления теми лицами, что были арестованы как подозреваемые. Более того, допросив арестованных и проверив их показания, он дал указание задержать местного оперуполномоченного милиции, который на первоначальной стадии участвовал в расследовании и допускал недозволенные методы: избивал задержанных, вышибая в буквальном смысле показания из них, фальсифицировал материалы.
Как и следовало ожидать, по поводу этого задержания в ЦК КПСС был немедленно выдан звонок руководства республики о том, что московский следователь занял совершенно непонятную для местных властей позицию. Ведь ни у кого нет сомнений, что преступление совершили арестованные на данный момент лица ингушской национальности, но Валеев умышленно направляет следствие по ложному пути и пошел даже на арест офицера, добропорядочного и толкового работника. Вместе с тем руководство республики не исключает, что действиям Валеева есть объяснение. Они могут быть продиктованы тем обстоятельством, что ингуши, проживающие в Пригородном районе, как стало им известно, собрали значительную сумму денег и через своего земляка, работающего в генпрокуратуре, Костоева, сумели «воздействовать», так сказать, на Валеева. Понятно, что дальнейшее участие Валеева в расследовании дела об убийстве представляется невозможным.
Центральный Комитет дал немедленную установку российской Прокуратуре, Валеева без всякого разбирательства отстранили от этого дела и освободили от должности старшего следователя. Однако, не имея возможности вменить ему хоть что-нибудь конкретное, кроме голословных обвинений в необъективном расследовании, перевели его на какую-то рядовую должность, где он занимался вопросами статистики целых три года, когда его также без объяснений возвратили на прежнюю должность.