Расследование возглавили мои коллеги Р. Савин и В. Пантелей. Получилось теперь так, что параллельно стали вести два дела: об убийстве Калаговых и о применении недозволенных методов в отношении арестованных.
Примерно через полгода было полностью подтверждено алиби первой группы арестованных. Кровь на их одежде оказалась кровью от скота, который они забили и вывозили на продажу за пределы республики, и вообще в день убийства они находились в Горьковской области. Таким образом, после долгих издевательств, которым подвергали их местные детективы, арестованных вынуждены были освободить. Затем появилась другая версия.
Некая гражданка Цицхиева, женщина легкого поведения, ингушка, под грубым нажимом и шантажом все тех же местных работников милиции дала показания о том, что она знает убийц. Да, хочу заметить, что некоторые фамилии я из этических соображений буду изменять.
В ночь совершения преступления в селении Чермен некоторые свидетели видели автобус, принадлежащий орджоникидзевской птицефабрике, обычно перевозивший рабочих. Водитель автобуса, некий Дагаев, ингуш, после недолгого запирательства рассказал, что выехал с Цицхиевой за село, там застрял, ждал, пока появится помощь и его вытащат. А вот сама женщина показала другое. Да, она действительно находилась в ту ночь в автобусе. Но посреди ночи к ним подъехали несколько ингушей, которых она назвала, и предложили совершить разбойное нападение на дом очень богатого человека, завскладом птицефабрики Дзоцы Калагова. Договорившись совершить разбойное нападение, они подъехали к дому жертвы, монтировкой взломали дверь и проникли внутрь. Далее совершили убийство пятерых членов семьи, забрали деньги, хранившиеся в стеклянной банке, около 6 тысяч, разделили добычу между участниками и разъехались в разные стороны.
Все эти люди, разумеется, были моментально арестованы, и началась раскрутка новой версии. Позже некоторые из этой группы, доказав свое алиби, исключались и выходили из-под ареста, их же места занимали другие, обязанные этой «честью» все той же Цицхиевой.
Ну, предположим, кому-то удавалось доказать свое алиби, что в ту ночь он был с тем-то. Свидетель подтверждал: да, он был у меня дома. Цицхиева тут же, на очередном допросе, заявляла, что из-за боязни не упомянула на прошлых допросах фамилию и этого свидетеля, который находился вместе с ними во время совершения преступления. Таким вот образом следствие обеспечивало себя все новыми и новыми фигурантами.
Расследование длилось уже 5 лет. В стадии завершения группа арестованных стала интернациональной. Нашли бродяжку, некую Дарью Украинскую, которая показала, что была из милости пущена в дом Калаговых на ночевку, спала в коридоре и по сговору с преступниками открыла им дверь. Подтвердила тем самым показания Цицхиевой. Словом, арестовывали новых людей, их опознавали все те же Цицхиева и Украинская. Под откровенным оговором их признавались и другие арестованные. Дело разбухало. Оно десятки раз обсуждалось на всех уровнях, включая самые высокие инстанции, органы Прокуратуры и МВД. По существу, оно стало в стране делом N 1.
Принципиальная необходимость его раскрытия связывалась вот еще с каким обстоятельством. В первые же дни после убийства Калаговых в населенных пунктах республики прокатилась волна массовых митингов, шли партийные активы с требованием немедленного выселения за пределы республики всех ингушей. В самой же Ингушетии в маршрутном автобусе разразился скандал, во время которого один из скандалистов был убит. Им, на беду, оказался осетин. И вот в декабре 81-го года, неся гроб с телом убитого на плечах, осетины организовали массовое шествие на центральной площади Орджоникидзе, после чего немедленно начались беспорядки: погромы, попытки поджогов ингушских домов, поджоги автомашин и так далее, длившиеся три дня. В столицу Северной Осетии вылетели руководители государства, которые безрезультатно уговаривали толпы народа прекратить бесчинства. И тогда под командованием заместителя министра МВД Ю. Чурбанова были выдвинуты войска, очистившие площадь. Но эта акция стоила Кобалоеву кресла первого секретаря обкома, которое он занимал 18 лет.
Между тем следствие продолжалось, количество томов росло, проводились тысячи всевозможных экспертиз, допросы, передопросы, очные ставки, объяснения…
Где-то в середине 85-го года, когда данное дело готовилось следователем Пантелеем к направлению в суд, меня пригласил прокурор России и попросил все-таки поработать с арестованными, которые в большинстве своем признались в совершении преступления, а вот главный из них, на кого, собственно, и делалась ставка, отказывается. Этот Макаров, находящийся в настоящий момент в Бутырской тюрьме, и на допросах, и на очных ставках продолжает категорически отрицать и свое, и участие других арестованных в убийстве Калаговых. Коль скоро в этом же году я уже был назначен на должность начальника отдела по расследованию убийств и заместителем начальника следственной части, просьба эта была совершенно естественной. Да и актуальность самого дела не стихала. Во всяком случае, руководству нашей Прокуратуры при каждом разговоре в ЦК настойчиво напоминали о нем.
Я попробовал было возразить в том смысле, что на меня с самого начала следствия была брошена тень в связи с этим делом и потому, займись я им, буду неправильно понят. Однако прокурор настаивал, упирая на то, что само дело давно уже вышло за рамки узконационального конфликта. К тому же во время следствия умерла в заключении обвиняемая Украинская, двое других превратились в калек. Без всякого движения повисло параллельное дело о нарушениях законности. Внутри самой следственной группы шло постоянное противоборство, а сотни докладов и справок не вносили ни малейшей ясности.
Поскольку ключевая фигура — Макаров, по национальности русский — находился в Москве, в СИЗО-2, я и согласился поработать с ним. Для того чтобы закончить дело и направить его в суд, нужны были признательные показания Макарова. Если их удастся получить, конечно.
Имея на руках официальное разрешение на проведение допросов, я из сотен томов выбрал непосредственно те материалы, которые касались лишь последней стадии расследования. Изучать все остальное дело не было ни времени, ни сил. Приехал в Бутырки, вызвал Макарова, начал с ним работать. Сказал ему, что пятилетнее следствие подходит к концу, дело, вероятно, скоро пойдет в суд и для того, чтобы занять объективную позицию, мне самому хотелось бы понять, как оно развивалось. Допрос шел два дня. Многократно я воспроизводил возможный ход суда. Убеждал Макарова в бессмысленности голословного отрицания. Наконец он стал соглашаться, что иного выхода, как признать свое участие в преступлении, у него нет. Но при этом он вовсе не собирается брать на себя основную роль, которую ему отводили другие участники дела. Словом, он обещал еще раз подумать и дать показания. Мне же от него требовалось другое: показания он собирался давать или сознаться в том, что было на самом деле? «Нет, — отвечает, — на самом деле ни я, ни другие участники там не были и, стало быть, убийства не совершали…»
Вот так. Люди сидели под стражей пять лет. Сотни раз их допрашивали, но сломать Макарова не смогли. А у меня появилась реальная возможность развязать этот узел буквально в три дня. Надо только помочь Макарову подогнать его показания к показаниям других участников, положить их на стол прокурора и сообщить: с Макаровым все в порядке. Я за три дня сделал то, чего другие не смогли сделать за 5 лет. Но ведь после этого кого-то из обвиняемых наверняка расстреляют… Невиновные люди будут страдать в колониях. И самое страшное: действительные преступники будут гулять на свободе.
После мучительных раздумий я сел и написал рапорт на имя заместителя прокурора РСФСР, где среди прочего указал на следующие факты и собственные выводы. Так, например, показания Макарова, согласившегося признать свое участие в этом преступлении, абсолютно не совпадали с деталями происшедшего, зафиксированными в материалах дела. Ничего не мог он сказать о проволоке, обнаруженной на шее одной из убитых, не мог ответить, каким образом взламывалась дверь, и многое другое, весьма существенное. Как сообщил Макаров, в ходе моих допросов он окончательно убедился, что его правдивые показания не находят подтверждения, объективные обстоятельства извращаются и оборачиваются против него самого. Не видя выхода, он решил оговорить себя и других лиц и тем самым как-то облегчить свое положение. Словом, у меня имеются серьезные сомнения в причастности Макарова к убийству. В этой связи я считаю невозможным какое-либо свое дальнейшее участие в расследовании по данному делу.