Последняя фраза в рапорте Ф.В. Остен-Сакена об итогах сражения не была лишена придворной лести: «В этот великолепный день Наполеон перестал быть общим врагом человеческого рода, и Александр может сказать: “Я дал свету мир”». Подобные заявления были опасны и несвоевременны. Наполеон пока был жив, и всего через несколько дней Силезской армии было суждено понести наказание за свою излишнюю самоуверенность. Однако для самого Остен-Сакена сражение стало триумфом. За победы, одержанные им в 1813 г., Остен-Сакен был повышен до полного генерала и удостоился ряда знаков отличия. Теперь же Александр I наградил его желанным орденом Св. Андрея Первозванного и пожаловал 50 тыс. руб. Однако, возможно, самым важным для Остен-Сакена было замечание Александра I, сделанное на его счет на следующий день после сражения: «Вы победили не только внешних, но и домашних врагов своих».
Давнее противостояние с Беннигсеном, начавшееся в 1807 г., ожесточившее Остен-Сакена и представлявшее угрозу для его карьеры, теперь разрешилось в его пользу. Его главный враг до конца жизни останется генералом и графом, тогда как сам Остен-Сакен сумеет его обойти, став фельдмаршалом и князем[821].
На следующий день после сражения лидеры коалиции провели совещание в замке Бриенн, чтобы принять решение о стратегии на будущее. Когда настало время открывать совещание, нигде не удавалось найти Г.Л. Блюхера, и различные высокопоставленные лица разбрелись на его поиски. Первым обнаружил его Александр I — в винном погребе, где Блюхер отбирал лучшие бутылки вина. На совещании было решено, что основные силы армии и Силезская армия должны разделиться, якобы потому, что, если бы они остались вместе, их было бы невозможно прокормить. Шварценберг должен был наступать на Париж с юга вдоль Сены. Блюхер должен был подойти к городу с запада, двигаясь вдоль Марны[822].
Во многом это было возвращением к той схеме, по которой союзники действовали в 1813 г. и которая таила в себе те же опасности. Наполеону предстояло вести операции на пространстве, разделявшем две армии коалиции. К тому времени он успел приноровиться к осторожности и медлительности Шварценберга, равно как и к решительности Блюхера и его склонности к риску. Осенью 1813 г. Наполеон упустил свой шанс и не воспользовался слабыми сторонами противника. Теперь же они обозначились еще яснее. В отличие от осенней кампании, Наполеону не пришлось бы изнурять свои войска длительными маршами для нанесения удара по одной или другой армии коалиции. Поскольку военные операции разворачивались на небольшой территории, он мог рассчитывать, что ему удастся разгромить одну армию и в течение нескольких дней вернуться назад, чтобы столкнуться лицом к лицу с другой армией. Перемещаясь внутри своей собственной страны, Наполеон мог воспользоваться знанием местности, транспортом и услугами местного населения, чтобы пройти по боковым дорогам, получить доступ к продовольствию и сведения о действиях противника. Он также контролировал большую часть речных переправ. Кроме того, в феврале 1814 г. Блюхер обнаруживал еще большую склонность к риску, чем раньше, поскольку он разделял широко бытовавшее мнение, что низложение Наполеона. К 7 февраля он обсуждал с Александром I вопрос о расквартировании войск, когда те достигнут Парижа[823].
В то же время Шварценберг был еще более осторожным, чем в предшествующем году. Значительное численное преимущество коалиции, казалось, усилило его беспокойство по поводу трудностей, с которыми было сопряжено командование столь громадной армией и ее продовольственное снабжение. Он был крайне озабочен вопросом безопасности своих протяженных коммуникаций, простиравшихся вплоть до Базеля и противоположного берега Рейна. У него были преувеличенные представления о размере наполеоновской армии и особенно о тех силах, которые пытался сформировать в Лионе маршал П. Ожеро. Шварценберг полагал, что Ожеро может нанести удар в тыл коалиции в Швейцарии. В этой ситуации главнокомандующий сильно противился любому движению вперед. Как он писал своей жене 26 января, «любое движение на Париж в высшей степени противоречит военной науке»[824].
В оправдание главнокомандующего следует сказать, что не он один среди генералов коалиции придерживался подобного взгляда. К.Ф. Кнезебек утверждал, что будет очень трудно добыть продовольствие для армии в окрестностях Труа, через который лежал путь союзников на Париж. Различные корпуса коалиции смогли бы перемещаться по дорогам, ведущим к столице, лишь в северном и южном направлении, так как боковые дороги в это время годы были непроходимы. Поэтому поперечные движения и взаимная поддержка могли в лучшем осуществляться на низких скоростях. В то же время Наполеон имел возможность обеспечить себя продовольствием за счет плодородных земель, лежавших к западу от Парижа, и мог использовать внутренние коммуникации и лучшие поперечные дороги, которые он контролировал с целью концентрации сил и нанесения ударов по неуклюже передвигавшимся колоннам противника. Если бы власть Наполеона оказалась под угрозой, он, несомненно, стал бы драться на смерть. И что давало основания полагать, что французский народ от него отвернется? В конце концов наступать на Париж означало делать ставку на внутриполитическую обстановку во Франции. Не было ли это такой же обманчивой затеей, что и расчет Наполеона в 1812 г. на то, что захват Москвы приведет к подписанию мира[825]?
823
См. письмо Александра I Г.Л. Блюхеру от 26 янв. 1814 г.: РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 3399. Л. 121 (об.)-122.