В любом случае вопрос о том, напрасными ли были жертвы, принесенные Россией в 1812–1814 гг., предполагает наличие у нее выбора. Тогда, как и ранее, у обычного русского человека выбор был невелик. Вся логика политического устройства страны была нацелена на то, чтобы лишить его подобного выбора. Однако у российского правительства в 1807–1814 гг. выбор действительно был. Во второй половине 1810 г. блестяще проведенные операции русской разведки в Париже давали Александру I все основания ожидать нападения французов. В 1811 г. широко раскинувшаяся сеть военной разведки подтвердила полученную ранее информацию. Нет сомнений в том, что если бы Александр пошел на все требования Наполеона, то на какое-то время войны удалось бы избежать. Однако к 1810 г. стало очевидно, что дальнейшее участие в континентальной блокаде Наполеона подорвет финансы России и ее положение в качестве великой державы. Растущая слабость России облегчила бы Наполеону задачу возрождения более сильной Польши, что было как во власти, так и в интересах французского императора. Вернув Австрии часть побережья Адриатического моря, Наполеон мог легко добиться согласия Габсбургов с новым положением дел в Европе. Ликвидация государственности Пруссии и передача ее территорий саксонскому королю в качестве компенсации решила бы сразу две задачи, стоявшие перед Францией. Если французская империя в масштабах всей Европы была невозможна, этого нельзя было сказать о французском господстве по крайней мере на какое-то время. Россия никогда не позволила бы этому случиться без борьбы. Если бы российский монарх этого не сделал, — хотя вообразить такое и трудно, — он был бы свергнут. Возможно, последующее события европейской истории развивались более благоприятным образом, если бы господство Франции просуществовало дольше. Но нельзя было ожидать, что Александр I и правящие круги России стали бы рассматривать подобный вариант, и тем более были готовы его принять.
Как и предрекали некоторые советники Александра I, одним из последствий падения Наполеона стал заметный рост могущества Англии. В течение столетия после сражения при Ватерлоо Великобритания занимала положение ведущей державы земного шара, заплатив за это — с исторической точки зрения — малой кровью и небольшими материальными затратами. Чувство гордости России и ее интересы порой страдали от этого, что проявилось наиболее отчетливо во время Крымской войны. В конечном итоге мощь Англии означала мировое господство либерально-демократических принципов, которые были губительны для Российской империи в любом ее варианте. Однако этому суждено было произойти в будущем: напротив, в 1815 г. Веллингтон и Каслри относились к демократии по меньшей мере столь же негативно, что и Александр I. Политика России в эпоху наполеоновских войн ни при каких обстоятельствах не могла остановить развития промышленной революции в Великобритании или ослабить влияние, которое эта революция оказывала на могущество Англии. Более того, за сто лет, прошедшие с 1815 г., в России произошел значительный рост экономики и населения, а сама страна воспользовалась теми огромными преимуществами, которые давала ей встроенность в мировую систему капиталистического хозяйства, главным оплотом которого была Великобритания. Как в XIX, так и в XX в. Россия имела гораздо больше оснований опасаться не Англии, а континентальных держав, намеревавшихся установить собственное господство на европейском континенте.