Не получалось светской беседы. Правильнее всего было дать Калмыкову разрешение на допуск в судебный архив и закончить этот тягостный разговор. Но что-то мешало Сорокину это сделать.
- Константин Игнатьевич, я не думаю, что вы можете быть на меня в обиде, серьезно, доверительно проговорил он. - Приговор не мог быть иным. Такой же приговор вынес бы любой судья. Против вас было все. И главное - ваше признание.
- Я не в обиде на вас. Вы делали свое дело.
- Рад, что вы это понимаете. Вы были офицером и знаете, что это такое. Человек в мундире обязан делать то, что ему может не нравиться как человеку. Я судья. Мой мундир - мантия. В сущности, каждый человек всю жизнь носит мундир. Тот или другой. Без мундира он бывает всего один раз - когда приходит в этот мир.
- Два, - поправил Калмыков.
- Какой второй?
- Когда уходит.
- Да, конечно, - согласился судья. - Вы правы. Мне хотелось бы задать вам один вопрос. Можете не отвечать. Но если решите ответить, ответьте честно. Вы знали, что от вашего имени куплена квартира вашей жене?
- Нет.
- Нет?
- Нет.
- А тогда зачем вы признали себя виновным?
- Посоветовал адвокат.
- Вот как? - насторожился Сорокин. - Это вам посоветовал Кучеренов?
- Да. Он сказал, что иначе дело вернут на доследование, я просижу в Лефортове еще год, а потом получу на всю катушку.
- Могло быть и так, - подтвердил судья.
- Он сказал, что Галину будут таскать на допросы.
- Ей пришлось бы через это пройти.
- Еще он сказал: ее квартиру могут конфисковать.
- Так вам сказал Кучеренов?
- Да. Если будет доказано, что это мой гонорар за убийство Мамаева. Он сказал, что они могут это доказать. Что они могут доказать все.
- Не в моих правилах плохо говорить о коллегах, - заметил Сорокин. - Но иногда хочется изменить этим правилам.
- Вы изменили. Я понял.
- Да, изменил. И не жалею об этом. Очень хочется верить, что за этот совет он получит гонорар полной мерой. Там, куда мы приходим без мундиров.
- Раньше, - сказал Калмыков.
- Что вы имеете в виду?
- Он получит гонорар раньше.
- Полагаете, его замучает совесть? Не рассчитывайте, Константин Игнатьевич. Он из той породы людей, которые плохо спят только после слишком плотного ужина. Оставим это. Чем вы намерены заняться?
- Пока не знаю. Сначала нужно кое в чем разобраться. И сделать одно дело.
- Могу я чем-нибудь вам помочь?
- Можете. Мне нужен телефон следователя, который вел мое дело. Я спрашивал в прокуратуре, они не дали.
- Они и не могли дать. Следователя застрелили. Недели через две после суда над вами.
- Кто?
- Неизвестно.
- Почему?
- Неизвестно.
- Как это произошло?
- Ночью, на Рязанском шоссе, километрах в сорока от Москвы. Его нашли мертвым в салоне его "БМВ".
- Ограбление?
- Нет.
- Это связано с моим делом?
- Может быть. В этой истории много вопросов и нет ответов. Откуда у него появилась новая "бээмвуха"? При его-то зарплате. Прокурор говорил мне, что . следователь вроде бы вышел на след того, кто вас нанял. "БМВ" - это могло быть платой за старание. Или за молчание. А убийство? Не знаю. Гарантией молчания? Все может быть. Но это всего лишь мои предположения, - предупредил Сорокин. Преступление не раскрыто. "Висяк". И мне почему-то кажется, что оно так и останется "висяком".
Калмыков немного помолчал и встал.
- Спасибо, что приняли меня, - вежливо произнес он.
- Не стоит благодарности, - отозвался судья. - Я позвоню в архив. Скажу, чтобы вам разрешили ознакомиться с вашим делом.
- Не нужно. Это был предлог. Я хотел поговорить с вами.
- Помог вам разговор?
- Да. Все, что я хотел узнать, я узнал.
- Ну и прекрасно. - Судья Сорокин поднялся из-за стола, чтобы проводить посетителя до двери. - Я рад, что все это для вас уже позади. Поверьте, искренне рад. У меня осталось очень тяжелое чувство от того суда. В детстве бабка мне говорила: не делай этого или того, рука отсохнет. Я, конечно, делал. А потом смотрел на руку: неужели отсохнет? Такое же чувство у меня было, когда я подписывал вам обвинительный приговор. Желаю удачи, Константин Игнатьевич.
Судья протянул руку, но она повисла в воздухе.
- Вы не хотите пожать мне руку? - удивленно спросил Сорокин.
Калмыков немного помедлил и ответил на рукопожатие. Так, как это делают на Востоке: взял руку судьи обеими руками, подержал и выпустил. Ладони у него были сухие и точно бы заряженные электричеством.
- Вот вы и отпустили мне мои грехи, - с усмешкой констатировал Сорокин. Может быть, теперь меня перестанет мучить бессонница.
- Перестанет, - без улыбки ответил Калмыков. - Скоро.
Он вышел. Судья Сорокин остановился у окна. Асфальтовая площадка под окном была засыпана желтыми и красными листьями кленов. Листья были и на крыше белой "тойоты короллы", одиноко стоявшей перед судом. К машине подошел Калмыков, сел в нее и выехал в переулок. Тотчас тронулась с места припаркованная на другой стороне переулка темно-вишневая "Вольво-940" и скользнула за "тойотой".
Сорокин вернулся к прерванным приходом Калмыкова делам. Почему-то он чувствовал себя обессиленным, как будто перекидал кубометры снега. Но прежде чем взяться за ожидающие его подписи бумаги, вызвал секретаршу:
- Пригласите инженера, мой компьютер "завис".
- Он ушел, - сказала она.
- Кто? Инженер?
- Нет, этот человек. Мой компьютер заработал. Ваш тоже должен работать.
Сорокин щелкнул мышью. Картинка на мониторе сменилась.
- В самом деле, - отметил он. - Надо же, какое совпадение.
- Это не совпадение, Алексей Николаевич, - возразила секретарша.
- А что?
- Я не знаю. Но мне почему-то страшно. С вами все в порядке?
- Спасибо за беспокойство. Со мной все в порядке. Идите работайте.
Секретарша ушла. Сорокин внимательно прочитал очередной документ, взял "Паркер", но поставить подпись не смог. "Паркер" выскользнул из пальцев. Он помассировал руку и повторил попытку. Пальцы не сжимались.
На следующее утро он уже не мог держать ложку. Вечером не смог сжать правую руку в кулак.
- Это нервы, голубчик, нервы, - успокоил его главврач ведомственной поликлиники. - Все болезни от нервов, только триппер от удовольствия. Назначим вам физиотерапию, массаж. И будете, как огурчик. А пока посидите на бюллетенчике, отдохните. И на всякий случай обследуйтесь в Институте неврологии. Просто так, на всякий пожарный.