«Неудивительно, что евреи разоряют торговое сословие; правда, они при этом и сами разоряются, ведь нельзя отрицать, что евреи бедны несмотря на свой товарооборот. Объясняется же это тем, что еврей, в злостном стремлении разорить торговое сословие, разоряет и сам себя, так как отдает товар почти задаром, навлекая на себя гнев конкурентов; но покупатель поддерживает евреев, а кредиторы их защищают» [42].
Существовали также и другие факторы. Временами государственные ограничения на еврейскую торговлю вынуждали евреев продавать дешевле, чем их конкуренты-неевреи. Внутри самой еврейской общины практиковалась система фиксации цен и монополии на продажу того или иного товара, что сдерживало внутреннее соперничество между возможными конкурентами-евреями в деловых контактах с христианами [43]. В итоге прогрессивная технология сбыта и хороший товар, как, например, в отраслях, производивших одежду, где польские евреи наладили выпуск качественной продукции методами массового производства, приводили к взаимному ожесточению между христианином и евреем, торговавшими на рыночной площади [44].
Возникавшее таким образом еврейско-христианское соперничество порождало недовольство евреями со стороны бюргеров, которые нередко подавали на них в суд, а те в ответ всячески старались обойти ограничения, налагаемые на их деятельность и проживание. Городские власти постоянно оказывали на евреев давление с целью изгнать их в сельскую местность, и время от времени им это удавалось. Евреи в свою очередь часто вступали в экономические союзы с магнатами или шляхтой против городского мещанства.
Эта напряженность вне еврейского сообщества являлась постоянным импульсом дальнейшего укрепления и развития руководящей структуры кагала, которая приобрела огромную власть в Польше накануне разделов. Руководство кагалов не только контролировало внутреннюю жизнь общины как в светской, так и в религиозной сфере, но и выступало в роли посредника между общиной и властями, особенно в вопросах уплаты налогов. Сбор налогов был важной прерогативой, так как позволял старейшинам кагала устанавливать величину налогообложения отдельных членов общины [45]. Когда же на человека таким образом возлагалась выплата какой-то суммы налога, ему было почти неоткуда ждать помощи. Он мог опротестовать решение в местном еврейском суде, подконтрольном старейшинам, но это была для него высшая апелляционная инстанция. Более того, власти поддерживали местную общину, когда она изгоняла из числа своих членов редкого смельчака, который отказывался платить свою долю. Как уже отмечалось, старейшины заменили раввина в роли главы общины, И в правлении этой могущественной группы стали появляться злоупотребления.
Исходно еврейская община была, по всей вероятности, примитивной демократией, управлявшейся общим собранием всех взрослых мужчин. С ростом кагалов такие собрания стали на практике неосуществимыми, поэтому власть перешла в руки представительных органов и постоянных должностных лиц. В то же время демократические рычаги управления в значительной мере утратили эффективность [46]. Старшины общины, как правило, принадлежали к состоятельным слоям общества. Обычно это были люди, располагавшие свободным временем и склонностью к подобной деятельности, наряду с финансовыми возможностями – ведь они несли личную ответственность за долги общины, сделанные в их правление. Неудивительно, что руководство кагалов стало обходить запреты на семейственность и многократное повторное избрание на должность. Оно постепенно превратилось в прочно укоренившуюся олигархию. Жалобы воеводам на фальсификацию итогов выборов редко приносили какие-либо результаты [47]. После того как верхушка окончательно утвердилась у власти в общине, она стала проявлять нежелание облагать налогами себя и часто перекладывала это бремя на тех, кто победнее, а значит – на политически бесправных людей. Конечно, старейшины кагала шли на риск ради интересов общины, а их положение буфера между алчностью правительства и естественным нежеланием населения платить налоги далеко не всегда было приятным. Тем не менее ко времени разделов Польши система налогообложения, как представляется, была совершенно несправедливой. И прусские, и российские чиновники особо подчеркивали, что массы еврейского населения Польши находятся на грани полного изнеможения, стонут под бременем крайней нищеты, а при этом общинные богатей живут в неподобающей роскоши. Эти обвинения иногда оказывались преувеличенными, но к XVIII в. в них присутствовала немалая доля истины [48].
Необходимо, чтобы у читателя сложилось достаточно сбалансированное представление о роли руководства общины, особенно накануне разделов Польши. Новые хозяева страны – русские, прусские и австрийские власти – осуждали верхушку кагала за приписываемую ей эксплуатацию рядовых членов, в особенности за махинации при сборе налогов. С точки зрения критериев французского Просвещения «кагальники» были распространителями суеверий и религиозного фанатизма, тем более что они боролись против зарождавшегося еврейского просветительского движения – Гаскалы. Однако кажется более справедливым судить общинное руководство по его собственным критериям, отвлекаясь от посторонней критики. Помимо бесчисленных обязанностей по сбору налогов и посредничеству между евреями и официальными властями, главы каждой отдельной общины издавна были обязаны заботиться о благосостоянии ее членов и свято блюсти законы Торы в управлении кагалом [49]. Историки расходятся в оценке того, насколько хорошо они справлялись со своей ролью. Однако несомненно, что несмотря на влияние правовых, социальных, политических и экономических факторов, подрывавших еврейскую автономию в Польше, преданность ее идеалам сохранялась, и на защиту их не жалели сил.
На протяжении всего XVIII столетия на польское еврейство воздействовали самые разнообразные разрушительные силы. Церковь и бюргерство не прекращали совместные атаки, но до тех пор, пока король в лице своего наместника-воеводы выступал могущественным защитником евреев, их положение оставалось надежным. Однако упадок королевской власти вел к усилению анархии в стране, причем евреи теряли традиционного покровителя. В этой функции государя постепенно все больше замещали магнаты и шляхта (крупные и мелкие землевладельцы). Их взаимосвязь с евреями подкреплялась благодаря практике, которая была введена еще королевскими декретами 1556 и 1569 гг., разрешавшими представителям местной шляхты занимать пост воеводы [50]. Таким образом, интересы знатных землевладельцев и евреев постепенно скреплялись узами экономического сотрудничества.
Закат финансового благополучия еврейских общин был спутником внутренних потрясений, пережитых Польшей в XVII в. Восстание Богдана Хмельницкого, вспыхнувшее на Украине в 1648 г., имело катастрофические последствия для евреев – излюбленных объектов казацкой жестокости и грабежа; смертью и разорением евреи расплачивались за свою посредническую роль в системе феодальной эксплуатации в польских пограничных землях. Общины северной Польши, которых не коснулось это социальное потрясение, пали жертвой военных операций Первой Северной войны (1655-1660) и Русско-польской войны (1654-1667). Если еврейские общины Польши в прежние времена щедро откликались на любые призывы о помощи со стороны нуждающихся евреев, то теперь для них самих собирали средства по всем общинам Европы [51].
Физическое уничтожение еврейского населения в ходе всех этих конфликтов обостряло финансовые проблемы, которые начали формироваться еще до 1648 г. Еще тогда под усиленным финансовым давлением со стороны короны и алчных до взяток чиновников отдельные общины превратились в хронических должников. Институтом же, с готовностью дававшим эти займы, оказалась католическая церковь, в особенности ее монашеские ордена, рассматривавшие займы как выгодное вложение излишков капитала. Эти заимодавцы предпочитали, чтобы долг оставался невыплаченным, так как ссудный процент, выплачивавшийся в соответствии с принятыми нормами, приносил постоянный и, как правило, надежный годовой доход. Имеются многочисленные примеры таких сделок. Например, евреи Луцка в 1676 г. взяли у местного монастыря в долг сумму в шестьсот польских злотых, процент на которую составлял сорок восемь злотых в год. В качестве залога было выставлено все движимое и недвижимое имущество общины, включая синагогу. Всем жившим там евреям запрещено было переезжать в другое место до тех пор, пока долг не будет выплачен. То, что в качестве дополнительного обеспечения была названа синагога, служит явным доказательством плачевного состояния, в котором очутились подобные еврейские общины [52]. В 1773 г. Виленской общине пришлось заложить всю утварь из синагоги, чтобы не дать монахам завладеть Большой синагогой за долги [53]. Центральный Витебский кагал страдал от неспособности заставить подчиненные ему общины платить налоги, и Ваад Литвы был вынужден пригрозить непокорным исключением из общины и предупредить их, что за пределами шестимильного радиуса от Витебска будут приостановлены все религиозные отправления. В 1711 г. в общинной книге Витебского кагала появилась запись, в которой излиты горести общины: