Четыре года спустя русский посол в Константинополе Неплюев высказался еще более определенно: «Сей монарх научил [нас] узнавать, что и мы люди»2. Через полвека это мнение петровских политиков подтвердил руководитель внешней политики при Екатерине II граф Панин. «Петр, — писал он, — выводя народ свой из невежества, ставил уже за великое и то, чтоб уравнять оный державам второго класса»3.
Петр извлек Россию из небытия и невежества, научил нас узнавать, что и мы люди. На протяжении столетий стало это убеждение общим местом — и не только для профанов-политиков, но и для экспертов-историков.
ТОЧКА ОТСЧЕТА
Один из лучших русских историков Сергей Соловьев уверенно писал в своем знаменитом панегирике Петру о России допетровской как о «слабом, бедном, почти неизвестном народе»4. И коллеги, включая его постоянного оппонента Михаила Погодина, были с ним в этом совершенно согласны.
Никому ни разу как-то не пришло в голову спросить: а когда, собственно, и почему, и как оказалась Россия в состоянии упомянутого «небытия» и «невежества»? Почему стать даже «второго класса державой» было счастьем для нас? Или еще проще: а правда ли, что все допетровские века были одной сплошной тьмой, из которой Отец Отечества вывел страну к свету, славе и богатству?
Вот лишь один пример, который — на фоне приведенных выше гимнов — выглядит странным диссонансом. Современный английский историк М. Андерсен, специально изучавший вопрос о взглядах англичан на Россию, пишет, что в XVII веке в Англии знали о России меньше, чем за сто лет до этого5. Что, интересно, имеет он в виду?
А вот еще пример. В 1589 году в Англии были изданы записки Ричарда Ченслера, первого англичанина, посетившего Россию в 1553-м. Одна из глав посвящена царю. И называется она почему-то не «О слабом и бедном царе пребывающего в небытии народа» или как-нибудь в этом роде, а, наоборот: «О великом и могущественном царе России»6. Такое же впечатление вынес и другой англичанин, Антони Дженкинсон. В книге, опубликованной в Англии в конце XVI века, он писал: «Здешний царь очень могущественен, ибо он сделал очень много завоеваний как у лифляндцев, поляков, литвы и шведов, так и у татар и у язычников»7.
Нужны еще примеры? Во многих документах, циркулировавших в 60-е годы XVI века при дворе и в канцелярии германского императора, говорится, что «московский великий князь самый могущественный государь в мире после турецкого султана и что от союза с великим князем всему христианскому миру получилась бы неизреченная польза и благополучие; была бы также славная встреча и сопротивление тираническому опаснейшему врагу Турку»8.
А вот уже и вовсе удивительное свидетельство, относящееся к августу 1558-го. Французский протестант Юбер Ланге в письме к Кальвину пророчествовал: «Если суждено какой-либо державе в Европе расти, так именно этой»9.
Несколько иначе, выходит, обстояло дело со «слабостью и неизвестностью» допетровской России, нежели выглядит оно у классиков нашей историографии. Теперь немного о ее бедности.
Тот же Ченслер нашел, что Москва «в целом больше, чем Лондон с предместьями», а размах торговли, как ни странно, поразил даже англичанина. Вся территория между Ярославлем и Москвой, по которой он проехал, «изобилует маленькими деревушками, которые так полны народа, что удивительно смотреть на них. Земля вся хорошо засеяна хлебом, который жители везут в Москву в таком громадном количестве, что кажется удивительным. Каждое утро вы можете встретить от 700 до 800 саней, едущих туда с хлебом... Иные везут хлеб в Москву; другие везут его оттуда, и среди них есть такие, которые живут не меньше чем за 1000 миль»10.
За четверть века до Ченслера императорский посол Си- гизмунд Герберштейн сообщал, что Россия эффективно использует свое расположение между Западом и Востоком, успешно торгуя с обоими: «В Германию отсюда вывозятся меха и воск... в Татарию седла, уздечки, одежда, кожи; оружие и железо вывозятся только украдкой или с особого позволения... Однако они вывозят и суконные и льняные одежды, топоры, иглы, зеркала, кошельки и тому подобное»11.
Современный немецкий историк В. Кирхнер заключает, что после завоевания Нарвы в 1558-м Россия стала практически главным центром балтийской торговли и одним из центров торговли мировой. Корабли из Любека, игнорируя Ригу и Ревель, направлялись в Нарвский порт. Несколько сот судов грузились там ежегодно — из Гамбурга, Антверпена, Лондона, Стокгольма, Копенгагена, даже из Франции.12