Ведь даже стремлением пробиться к прибалтийским портам оправдать эту завоевательную авантюру невозможно. Хотя бы потому, что еще в 1558 году после первого же штурма Нарва сдалась русским войскам, и первоклассный порт на Балтике был таким образом России обеспечен. Так в чем же, скажите, состояла после этого необходимость воевать еще 23 года? Поскольку нет у экспертов ответов на все эти вопросы (и что еще хуже, они просто не приходили им в голову), то не разумно ли в этом случае действительно спросить себя, что было бы с Россией, не доживи «герой добродетели» до превращения в «неистового кровопийцу»? Еще более очевидно станет это, если мы примем во внимание те нереализованные исторические возможности, что были безжалостно перечеркнуты этим превращением.
Вернемся для этого на минуту в эпоху Ивана III. Описывая ее, эксперт заметит, что церковная Реформация победила в XVI веке во всех без исключения северо-европейских странах и лишь в соседней с ними России потерпела поражение. Почему именно Россия оказалась исключением из общего правила? Если эксперт даже и задаст себе такой вопрос, ответит он на него точно так же, как и на вопрос о причинах Ливонской войны, т. е. ссылкой на фатальную историческую необходимость. Либо, как сделал, допустим, в «Истории русской общественной мысли» Плеханов, сошлется на то, что в отличие от ее европейских соседей царствовал в тогдашней России восточный деспотизм.
Правда, вынося свой приговор, Плеханов не обратил внимания на очевидное в нем противоречие. Ибо восточный деспотизм означает тотальность государственной власти, в принципе не допускающей никаких конкурирующих институтов. А в России Ивана III такой конкурирующий институт как раз был. Более того, церковь оказалась тогда настолько могущественней государственной власти, что нанесла ей в 1490-е решающее поражение. Так при чем тут, скажите, восточный деспотизм?
Все это, короче говоря, выглядит скорее как попытка отделаться от вопроса, нежели как ответ на него. Отнесись мы к нему серьезно, то единственный «факт», который мы сможем констатировать, состоял в том, что изоляционистская антиевропейская тенденция в России 1490-х оказалась сильнее тенденции реформаторской, проевро- пейской. И в принципе, имея в виду, что церковь была тогда единственным интеллектуальным центром системы, а светская интеллигенция находилась в состоянии зачаточном, поражение Реформации нисколько не удивительно. Просто некому оказалось выработать конкурентоспособную ее идеологию. А поскольку в те досамодержав- ные времена принципиальные политические споры решались еще в России не террором, а именно идеологическими аргументами, то победа церковников была в том десятилетии, собственно, предрешена.
Сам по себе, вырванный из исторического контекста, «факт» этот, однако, ничего еще не говорит нам о том, почему всего лишь два поколения спустя, в поворотный момент русской истории, оказалась московская элита до такой степени проевропейской, что для «поворота на Германы» Ивану Грозному, науськиваемому церковниками, пришлось буквально истребить ее на корню. Это ведь тоже факт. И попробуйте объяснить его, не заметив еще одного факта, а именно стремительного возмужания светской интеллигенции на протяжении первой половины XVI века.
А едва заметим мы этот факт, как нам тотчас же станет ясно, что то единственное, чего недоставало Ивану III для завершения Реформации в 1490-х — ее мощное идеологическое обоснование, — было уже в Москве 1550-х создано. И, поняв это, мы ничуть не удивимся всепоглощающему страху церковников. Ибо, окажись в момент, когда они утратили идеологическую монополию, на московском престоле государь, подобный Ивану III, с драгоценными для них монастырскими землями пришлось бы им распрощаться неминуемо.
Именно для того, чтоб предупредить такое развитие событий, и нужно было им сохранить на престоле Ивана IV, легко внушаемого и готового, в отличие от его великого деда, поставить интересы своего патологического честолюбия выше интересов страны. Это и впрямь стало в 1550-е необходимостью — для церковников. Для возмужавшей к тому времени светской интеллигенции, однако, необходимостью было совсем другое — возрождение реформаторской традиции Ивана III. А для этого московской элите действительно нужен был другой царь. Столкнулись здесь, короче говоря, две исторические необходимости. Исход этой схватки как раз и зависел от того, оправится ли Иван IV от смертельно опасной болезни. На беду России, он оправился. Стране предстояла эпоха «неистового кровопийцы».
Видите, как далеко завело нас одно бесхитростное «если бы». И не такое уж оказалось оно детское. Навсегда осталась бы темной для нас без него основополагающая фаза вековой борьбы европейской и антиевропейской парадигм в русской истории. Не одно лишь прошлое между тем, но и будущее страны зависит от нашего представления об этой фазе. Вот и попробуйте не согласиться теперь с Эрвином Чаргоффом, что там, где торжествует экспертиза, исчезает мудрость.