Ибо в первом случае Москву привела в Новгород логика Реконкисты; во втором — логика самодержавной революции.
В первом случае акция диктовалась императивом воссоединения страны и государственного строительства; во втором — соображениями экспроприации имущества подданных.
В первом случае режим соответственно старался сохранить новгородские богатства, заставив их функционировать как часть национальной экономики; во втором — просто уничтожил все, что не мог присвоить.
Между прочим, опричной экзекуции Новгорода предшествовали любопытные события, подкрепляющие это заключение. Как раз перед походом Грозный инспектировал новую, строящуюся в непроходимых вологодских лесах крепость, чудо современной ему фортификации. А на случай, если и эта твердыня не защитила бы царя, в окрестностях ее была заложена верфь. Английские мастера готовили там целый флот, способный вывести все московские сокровища в Соловки и дальше — в Англию. Переговоры с послом королевы Рандолфом о предоставлении царю политического убежища были к этому времени завершены.
Вологда расположена так далеко на севере страны, что неприятельское вторжение ей никак угрожать не могло. Значит, не от внешнего врага намеревался в ней прятаться Грозный. От кого же тогда, если не от собственного народа? Но действительно ли надеялся он в вологодской крепости отсидеться?
Похоже, что нет. Похоже, готовился он все-таки сбе- жать.И если так, то новгородская экзекуция могла быть продиктована, во-первых, желанием, что называется, хлопнуть дверью перед тем, как покинуть Россию. А во- вторых — вполне прозаическим намерением начать жизнь в Англии не с пустыми руками.
Это, конечно, всего лишь предположение. Но мне такой финал кажется не только правдоподобным, но и совершенно логичным для этого царствования. Подтверждает мою гипотезу и сравнение хозяйственных результатов обеих новгородских экспедиций — на примере Карелии, принадлежавшей прежде Новгороду. После того как Иван III включил ее в состав Московского государства, она стала, как мы еще дальше увидим, процветающей «крестьянской страной». А итог экспедиции Грозного автор того же исследования описывает как «небывалое запустение и упадок... Население было разорено»26.
Я все это к тому, что исторический эксперимент, так подробно нами здесь рассмотренный, заслуживает места, которое мы ему посвятили: на наших глазах рухнул еще один бастион старого мифа.
ИСТОРИЧЕСКИЙ РАЗРЫВ
Строился этот миф, однако, столетиями. Мы еще увидим, что сотрудничали в его воздвижении такие блестящие историки, как Арнольд Тойнби или Константин Кавелин. И потому немало других его бастионов встретится еще на нашем пути — и самые грозные из них впереди.
Важно, что читатель, я уверен, уже заметил в фундаменте всего этого векового мифотворчества один и тот же постулат о непрерывности истории Московского государства. Ну не могут люди допустить мысли, что вышло оно из монгольского лона не деспотическим и не «патримониальным» монстром. А стоит им этот коварный постулат усвоить, как тотчас все различия между Россией Ивана III и Россией Грозного оказываются не заслуживающими внимания. Самое большее, что смогут эксперты в таком случае признать, — это разность темпераментов ее правителей. А в остальном? Все они одним мирром мазаны...
Думаю, заметил читатель и то, что именно по этому постулату я все время и бью. Ибо здесь — ахиллесова пята мифа. Ибо как бы ни был миф изощрен, не сможет он зачеркнуть беспрецедентный факт, что при Иване III предпочитали почему-то люди с Запада бежать в «тоталитарную Московию», тогда как после самодержавной революции 1565-го столь же неудержимо устремились они обратно на Запад. Навсегда необъяснимой останется для мифа и неожиданная народно-хозяйственная катастрофа, постигшая Россию как раз в эти годы, та самая, с которой, как помнит читатель, и начиналось ее страшное скольжение «от цивилизации к варварству». И даже роковую разницу между новгородскими экспедициями деда и внука объяснить он не сможет.
Казалось бы, из всего этого следует неопровержимо, что именно в 1565-м произошел какой-то эпохальный разрыв московской истории. Причем несопоставимо более значительный, нежели тот, что повторился в 1917-м. Между тем тысячи томов написаны о большевистской революции и о том, как именно отличалась дореволюционная Россия от постреволюционной. Никому и в голову не приходит в этом усомниться. И в то же время за одну уже мысль о совершенно аналогичном цивилизационном разрыве между Россией досамодержавной и постопричной многие мои коллеги на Западе готовы были меня с пуговицами съесть.