На самом деле запутался тут Блэм окончательно. Хотя бы потому, что не только юрист Чичерин, но и такие крупнейшие, если не самые крупные специалисты по истории русского крестьянства, как М.А. Дьяконов и Б.Д. Греков, были уверены: несмотря на все «уловки лендлордов», Юрьев день вполне реально работал еще много десятилетий после издания Судебника Ивана III. У Дьяконова нет ни малейшего сомнения, что до второй половины XVI века крестьяне свободно уходили от помещиков31. Греков, ссылаясь на документы Волоколамского монастыря, приводит конкретные цифры крестьянского выхода по годам32. А сверх того в нашем распоряжении есть ведь и свидетельство очевидца.
Опричник Генрих Штаден, бежавший за границу до введения «заповедных лет», категорически утверждает, что «все крестьяне страны имеют в Юрьев день свободный выход»33. Едва ли можно заподозрить лютого врага России Штадена в идеализации московских порядков. И тем более в недостатке информации: он сам был помещиком и испытал силу Юрьева дня на собственном опыте.
Принимая все это во внимание, получаем картину прямо противоположную той, которую предложил нам Блэм. Выходит, что судебник Ивана III не только не урезал свободу крестьянского передвижения, он ее законодательно защищал от тех самых «уловок», которыми пытались удержать крестьян помещики. Никто, с другой стороны, не оспаривает, что «заповедные годы» Грозного свободу эту уничтожили. Где же тут, спрашивается, непрерывность крестьянского закрепощения?
ЗЕМСКАЯ РЕФОРМА
Еще очевиднее станет для нас это драматическое различие между крестьянским законодательством деда и внука, едва обратимся мы к истории земского самоуправления. Ибо именно законодательство Ивана III подготовило проведенную несколько десятилетий спустя земскую реформу, которая передала власть в уездах в руки «лутчих людей», т. е. представителей зажиточного крестьянства и поднимающегося купечества. В частности, статья 38 его Судебника запрещает наместникам творить суд «без старосты и без лутчих людей»34. Конечно, это был всего лишь первый шаг к тем радикальным новшествам, которые предусматривает, например, найденная А.И. Копаневым Пи- нежская грамота от 25 февраля 1552 г. Здесь царь соглашается на полное устранение наместников от суда и администрации и предлагает избрать «из их же волостных крестьян выборных лутчих людей», «излюбленных голов», которым и надлежит «во всех делах земских управы чинить по нашему Судебнику»35.
Так далеко законодательство Ивана III еще не шло. Но именно оно тем не менее знаменовало новый взгляд законодателя на общество. Процессы дефеодализации вызывают у него явное сочувствие. Например, в статье 12 Судебника 1497 г. «дети боярские добрые» приравниваются в качестве свидетелей на суде к «добрым черным крестьянам-целовальникам», т. е. к обычным черносошным крестьянам и посадским людям, избиравшимся населением («целовавшим крест») для выполнения административных обязанностей36.
Д.П. Маковский подчеркивает очень важную разницу между уставной грамотой Двинской земли XIV века и Белозерской грамотой Ивана III (1488 г.): в последней уже не видно боярских привилегий. Иван III обращается не к боярам, как сделал его прадед, а к «людям белозерским — горожанам, становым и волостным людям»37. Маковский же заметил, что «Судебник 1497 г. охраняет всякую собственность, в том числе и крестьянскую. В этом Судебнике покончено с феодальным правом наследования «Русской Правды» [согласно которому имущество крестьянина, умершего бездетным, переходит к лендлорду]... не выделены в праве наследования в привилегированное положение бояре и дружинники, т. е. феодалы, как это имело место в «Русской Правде»38. Еще более существенной и новаторской выглядит в этом Судебнике защита не только движимого имущества крестьянина, но и — впервые в русском праве — его земли. Короче говоря, Иван III не прикреплял крестьян к земле, а закреплял за ними землю.
Опять-таки это всего лишь подступ к Судебнику 1550 г., где антифеодальный пафос звучит уже совершенно отчетливо. Например, кардинально пересматривается принцип возмещения за бесчестье. «Русская Правда» XII века защищала жизнь и честь княжеского дружинника двойным — по сравнению с другими свободными людьми — штрафом. Теперь плата за бесчестье устанавливается «против доходу». За оскорбление «торговым людям и посадским людям и всем середним» (т. е. со средним доходом) назначается тот же штраф (5 рублей), что и за оскорбление «боярского человека доброго». А в отношении к «гостем болшим», т. е. богатым купцам, почтение еще больше: штраф за их оскорбление достигает 50 рублей, в десять раз больше, чем за оскорбление княжеских дружинников .