Так или иначе, сюжет властно до сих пор требовал сосредоточиться не столько на социальных силах, что стояли за политическим курсом каждого из главных персонажей нашей трагедии, сколько на характеристике самих этих персонажей и их политики. Теперь пришло время подробнее разобраться в том, что именно сделало крушение курса Ивана III и утрату Россией европейской идентичности в царствование его страшного внука наиболее вероятной, говоря языком Герцена, из исторических возможностей, стоявших тогда перед страной.
ДЕНЬГИ ПРОТИВ БАРЩИНЫ
Начнем, естественно, с судьбы крестьянства, т. е. подавляющего большинства населения страны. При Иване III жило оно еще в традиционных волостных общинах, обрабатывая либо черную (государственную), либо частновладельческую (церковную, боярскую, помещичью) землю, и платило за это оброк — главным образом натуральный, в виде различных повинностей. Экономический рывок страны в первой половине XVI века, подготовленный европейским курсом великого князя, создал не слыханные раньше возможности быстрого обогащения за счет результатов земледельческого труда — и почтенная «старина» начала необратимо рушиться. Парадокс состоял в том, что рушилась она по двум прямо противоположным причинам.
С одной стороны, в России, как и повсюду в Северо-Восточной Европе, развивалась, как мы помним, феодальная дифференциация. Проще говоря, поскольку тогдашнее государство предпочитало расплачиваться с офицерами своей армии именно землей (с сидящими на ней крестьянами, конечно), то рядом с наследственными вотчинами росли, как грибы после дождя, временные, условные — на срок службы — «поместья».
Как всякие временные владельцы, помещики, естественно, не были заинтересованы в рациональной эксплуатации своей земли — зачем, если через три-пять лет может она принадлежать кому-нибудь другому? — ни тем более в судьбе сидевших на ней крестьян. Единственный их интерес состоял в том, чтоб извлечь из крестьянского труда немедленную — и, конечно, максимальную — выгоду. Тем более что хлеб дорожал и на его продаже можно было заработать приличные деньги. Традиционные, фиксированные, если не в законе, то в обычае, натуральные повинности помещиков не устраивали. Требовали они поэтому от крестьян обрабатывать барскую запашку, урожай с которой можно было сразу же обратить в деньги. Так и родилась на Руси та уродливая форма эксплуатации крестьянского труда, что впоследствии получила название барщины.
Поскольку это нововведение ни законом, ни обычаем не регулировалось, барская запашка постоянно росла за счет крестьянских земель. Н.Е. Носов называет это «процессом поглощения черных волостных земель поместным землевладением»2.
В результате, как правильно описывал Джером Блэм, происходил распад традиционной крестьянской общины. Помещик узурпировал ее права. Чего, однако, Блэм и эксперты его направления не заметили и на что обратили главное внимание советские историки-шестидесятники, это что на протяжении всего доопричного столетия перевод крестьян с оброка на барщину был всего лишь малозаметной, можно сказать, теневой экономической тенденцией. Юрьев день Ивана III стоял на страже крестьянских интересов. И те из помещиков, кто перебарщивал, вполне могли в очередном ноябре остаться вообще без крестьян. Уходили от жадных помещиков обычно на боярские земли, где барщины, как правило, не было.
Разумеется, помещики за это бояр ненавидели. И Юрьев день тоже. Разумеется, мечтали они прикрепить крестьян к земле, закрепостить их, как мы бы теперь сказали. Но покуда властвовала в русской деревне конституция Ивана III, если можно так выразиться, даже самые жадные из них вынуждены были с нею считаться. Именно по этой причине в деревне доопричного столетия преобладала вовсе не та тенденция, которую описывал Блэм. Преобладала историческая соперница барщины — перевод крестьянского оброка на деньги.
Другими словами, параллельно с феодальной дифференциацией шел в русской деревне противостоящий ей социальный процесс — дифференциация крестьянская. А она по логике вещей и к результату должна была вести противоположному. Не к барщинной то есть экспроприации крестьянства и тем более не к его закрепощению, но к образованию мощной прослойки богатой крестьянской предбуржуа- зии, «кулаков» — на языке товарища Сталина.