Масштабы этой дифференциации были в то столетие огромны. В особенности на Севере, который после новгородских походов Ивана III и конфискации церковных земель стал, по словам С.Ф. Платонова, «крестьянской страной»3. Из отдаленной окраины государства превратился тогда Север в самый оживленный его регион. Можно сказать, что Россия повернулась лицом к Северу. Коммерческое и рабочее население устремилось к северным гаваням. Ожили не только торговые пути, но и целые регионы, связанные с ними. Крестьянская дифференциация преображала Россию, делая ее хозяйство, по сути, неотличимым от экономики северо-европейских соседей.
Одним из самых замечательных открытий историков- шестидесятников была, как, наверное, помнит читатель, обнаруженная А.И. Копаневым «Уставная земская грамота трех волостей Двинского уезда 25 февраля 1552 года». Вот его заключение: «Активная мобилизация крестьянских земель, явствующая из Двинских документов, привела к гигантской концентрации земель в руках некоторых крестьян и к обезземеливанию других». И не о каких-то клочках земли, достававшихся богатым крестьянам, шла здесь речь, они покупали целые деревни.
И самое неожиданное, двинские документы свидетельствуют, по словам Копанева, что «деревни или части деревень стали объектом купли-продажи без каких бы то ни было ограничений». Переходила земля из рук в руки «навсегда», т. е. «как собственность, как аллодиум, утративший все следы феодального держания»4.
Вот вам еще один парадокс: в самый разгар феодальной дифференциации полным ходом, оказывается, шла в русской деревне дефеодализация. Иначе говоря, земля становилась частной крестьянской собственностью. «Окрестьянивались» даже мелкие и средние боярские семьи. В блестящем генеалогическом исследовании боярского рода Амосовых Н.Е. Носов детально проследил их судьбу на протяжении четырех столетий. Складывалась она так. Приспосабливаясь к новым экономическим условиям, бояре Амосовы очень скоро превратились просто в богатых крестьян (впоследствии они оказались крупнейшими архангелогородскими купцами петровской эпохи). Короче, в России появились крестьяне-собственники несопоставимо более могущественные и богатые, нежели помещики. И принадлежали им как аллодиум, т. е. частная собственность, не только пашни, огороды, сенокосы, звериные уловы и скотные дворы. Еще важнее было то, что принадлежали им рыбные и пушные промыслы, ремесленные мастерские и солеварни, порою, как в случае Строгановых, с тысячами вольнонаемных рабочих.
Другое дело, что оба социальных процесса, одновременно, как видим, протекавших в русской деревне в доса- модержавное столетие — феодальная дифференциация и крестьянская дефеодализация, — оказались одинаково разрушительными для традиционной общины. Она распадалась. В одном случае под давлением барщины, в другом — денег. Ибо там, где есть «лутчие люди», обязательно должны быть и «худшие». Русские акты того времени пестрят упоминаниями о «бобылях», «детенышах», «казаках», «изорниках» — все эти названия относятся к обезземеленной сельской бедноте, зарабатывавшей теперь свой хлеб как наемная рабочая сила.
И тем не менее разница между результатами обоих процессов, одинаково разрушительных для традиционной общины, была громадной. Великолепно описал ее тот же Носов. Да, говорит он, крестьянская дифференциация приводит к тому, что старая волость полностью утрачивает черты сельской общины как коллегиального «верховного» собственника волостных земель и угодий и становится административно-тяглой территориальной единицей. Но зато превращается она теперь в «черный волостной мир, объединяющий крестьян-аллодистов, защищающий их от феодалов-землевладельцев, а главное, представляющий их общие интересы перед лицом государства»5.
Прямо противоположные последствия имел распад общины в результате экспроприации ее земель помещиками. Они «подрывали устои волостного крестьянского мира, лишали волостных богатеев их основной опоры, а следовательно, закрывали пути для обуржуазивания крестьянства в целом, что и произошло в центральных районах Северо-Восточной Руси в XVI веке, во время и после опричнины Ивана Грозного, когда процесс поглощения черных волостных земель поместным землевладением достиг здесь своего апогея»6. Короче, единственной альтернативой обуржуазивай и ю деревни оказывалась, как и в советские времена, барщина, несущая с собою крепостничество и в конечном счете рабство.