И последнее наконец — по счету, не по значению. Секуляризация навсегда оторвала церковь от защиты частнохозяйственных интересов и тем самым развязала ее культурную независимость и творческую силу. Лишившись материальных богатств, церковь могла сосредоточиться на сохранении того единственного богатства, которое у нее оставалось, — духовного.
Суммируя, скажем, что не предотвратила Реформация в Европе ни контрнаступления средневековья, ни тирании монархов. Но она создала условия, при которых закрепощение крестьян не стало тотальным и тирания одного параноика не превратилась в вековое самодержавие. Какие угодно люди могли появляться на престоле, но учинить что-либо подобное опричнине, вырвав страну из европейской орбиты, оказалось им не по зубам.
НАСЛЕДИЕ ИГА
Совсем иначе, стало быть, могла сложиться наша история, последуй Россия антикатолическому примеру своих северных соседей. Тому самому, на который еще задолго до этих соседей ориентировал ее Иван III. Ведь государственный строй, установленный им в стране при самом ее рождении, был куда ближе к шведскому, нежели к польскому. То была на самом деле обычная для тогдашней Европы «абсолютная монархия с аристократическим персоналом», как определит ее впоследствии В.О. Ключевский. Монархия то есть, вполне совместимая с привилегиями боярства и очень даже, как мы видели, благоприятная для формирования сильной крестьянской предбуржуазии. Все, казалось, предвидел первостроитель, создавая свою страну. Все, кроме двух вещей.
Во-первых, не было в его распоряжении самого мощного из политических инструментов, которыми располагали его северные коллеги. Ибо во всех без исключения странах, восставших в первой половине XVI века против вселенской иерархии, опиралась монархия на национальные движения, видевшие во власти Папы ненавистное им иностранное господство, своего рода иго, если угодно. Все эти дерзкие короли, будь то Густав Ваза в Швеции или Генрих VIII в Англии, пусть даже не шли их намерения дальше тривиальной конфискации монастырских земель, неизменно облекались в мантии освободителей национальной церкви от вселенской иерархии.
Второе обстоятельство, которого не мог предвидеть первостроитель, заключалось в том, что, сокрушив наследников Орды, малые татарские ханства, Россия неизбежно должна была оказаться в немыслимой для ее северных соседей ситуации — перед гигантскими малонаселенными просторами Сибири, где в отличие от скученной Европы не было защищенных границ. И потому искушение военно- имперской экспансии станет для нее непреодолимым. Но об этом, втором отличии от Европы, об имперском соблазне, говорили мы подробно в «России против России»13. Здесь остановимся на первом. Оно состояло в том, что не мог великий князь облечься в обычную для европейских монархов мантию освободителя национальной церкви от вселенской иерархии. Ибо никакой вселенской иерархии русская церковь не противостояла.
Более того, после Флорентинской унии 1439 года, когда Константинопольская патриархия в поисках спасения от турецкого нашествия согласилась в отчаянии на папский сюзеренитет, — даже греческое православие стало в глазах москвичей сомнительным и чуть ли не крамольным. Короче говоря, уже в середине XV века стояли государство и церковь в Москве друг против друга на одной национальной почве.
Конечно, с точки зрения мифа это не имело ровно никакого значения. Ибо в любом случае следовало церкви быть беззащитной пред азиатским всемогуществом государства. А собственности ей вообще по чину не полагалось, тем более на землю. Ибо никто, кроме князя-вотчинника, собственности при азиатском деспотизме иметь не может. Ибо по определению вся собственность принадлежит в нем одному суверену.
И чтоб, чего доброго, не подумал читатель, что спор наш о временах давно прошедших, вот вам самый недавний, самый свежий пример живучести — и могущества — этого мифа. В начале мая 2000 года такая солидная организация, как Совет Взаимодействия (Interaction Council), состоящая из бывших глав правительств, созвала в Стокгольме представительную конференцию, посвященную будущему России. Пригласили виднейших экспертов, в том числе и из Москвы. И что вы думаете? Одним из главных препятствий свободному рынку объявлено было то, что «сама идея частной собственности — в основном на землю — появилась в России лишь в 1785 году. До этого все принадлежало царю»14. И никто, включая московских экспертов, не протестовал, не напомнил конференции, что еще за три столетия до 1785 года Ивану III, которому, если верить мифу, должна была безраздельно принадлежать вся собственность в стране, приходилось отчаянно бороться за землю с церковью, крупнейшим собственником в стране. Что, более того, богатство и авторитет этого несуществовавшего, согласно мифу, собственника вовсе не равнялись силе и авторитету государя. Церковь была намного сильнее.