На одной стороне баррикады стояли, как еще предстоит увидеть читателю, корифеи западной историографии, единодушно настаивавшие на том же самом, что защищает сегодня Сироткин, на патерналистском, «азиатско-ви- зантийском» характере русской государственности. Между собою они расходились, конечно. Если Карл Виттфо- гель8 или Тибор Самуэли9 вслед за Марксом10 утверждали, что политическая традиция России по происхождению монгольская, то Арнольд Тойнби был, напротив, уверен именно в византийском ее происхождении11, а Ричард Пайпс вообще полагал традицию эту эллинистической, «патримониальной»12. Но в главном все они держались одного мнения: Россия унаследовала ее от восточного деспотизма.
Имея в виду, что по другую сторону баррикады стояли историки российские (тогда советские), которые столь же единодушно, хотя и не очень убедительно настаивали именно на европейской природе русской государственности, непримиримость обеих позиций была очевидной.
Что изменилось сейчас? Непримиримость, конечно, осталась. Парадокс лишь в том, что классики западной историографии получили мощное подкрепление. Большинство высоколобых в свободной постсоветской России неожиданно встало на их сторону. Прав оказался Георгий Петрович Федотов в своем удивительном пророчестве, что, «когда пройдет революционный и контрреволюционный шок, вся проблематика русской мысли будет стоять по-прежнему перед новыми поколениями России»13.
Старинный спор славянофилов и западников, уже на протяжении пяти поколений волнующий русскую культурную элиту, и впрямь возродился. И опять упускают обе стороны из виду, что спор их решения не имеет. Ибо намного важнее всех их непримиримых противоречий глубинная общность обеих позиций. Вот посмотрите. Разве не абсолютно убеждены и те и другие, что у России непременно должна быть одна политическая традиция, будь то европейская или патерналистская (назови ее хоть евразийской, или монгольской, или византийской)? Другими словами, исходят оппоненты из одного и того же, скажем за неимением лучшего слова, Большого Стереотипа. Несмотря даже на то, что он откровенно противоречит фактам русской истории, где обе традиции не только живут, как две души в душе одной, но и борются между собою насмерть.
ДИНАМИКА РУССКОЙ ИСТОРИИ
Упустите хоть на минуту из виду этот роковой дуализм русской политической традиции, и вы просто не сможете объяснить внезапный и насильственный сдвиг цивилиза- ционной парадигмы России от европейской, заданной ей в 1480-е Иваном III Великим, к патерналистской — после самодержавной революции Грозного царя в 1560-е (в результате которой страна, совсем как в 1917-м, неожиданно утратила не только свой традиционный политический курс, но и саму европейскую идентичность). Не сможете вы объяснить и то, что произошло полтора столетия спустя. А именно столь же катастрофический и насильственный обратный сдвиг к европейской парадигме при Петре (на который Россия ответила, по известному выражению Герцена, «колоссальным явлением Пушкина»).
И все лишь затем, чтоб еще через два столетия настиг ее новый гигантский взмах исторического «маятника» и она, по сути, вернулась в 1917 году к парадигме Грозного, опять утратив европейскую идентичность. А потом всего лишь три поколения спустя новый взмах «маятника» в 1991-м. Как объясните вы эту странную динамику русской истории, не допустив, что работают в ней две противоположные традиции?
Слов нет, Реформация и Контрреформация, революции и реставрации потрясали в свое время все страны Европы. Но не до такой же степени, чтоб они периодически теряли саму свою национальную идентичность. Ведь после каждого такого сдвига представал перед наблюдателем в России совсем другой по сути народ.
Ну что, собственно, общего было между суровыми мос- ковитскими дьяками в долгополых кафтанах, для которых еретическое «латинство» Европы было анафемой, и петербургским изнеженным вельможеством, которое по- французски говорило лучше, чем по-русски? Но ведь точно так же отличались от петровского шляхетства, для которого Европа была вторым домом, сталинские подьячие в легендарных долгополых пальто, выглядевших плохой имитацией московитских кафтанов. Конечно, рассуждали теперь эти подьячие о всемирной победе социализма, но еретическая буржуазная Европа вызывала у них точно такое же отвращение, как «латинство» у их прапрадедов.
Попробуйте, если сможете, вывести этот «маятник», в монументальных взмахах которого страна, как мы уже говорили, теряла и вновь обретала, и снова теряла и опять обретала европейскую идентичность, из какого-нибудь одного политического корня.