Это был сильный аргумент. Откуда, в самом деле, возьмутся грамотные и культурные кадры, необходимые для устроения церкви, если все станут по скитам добывать себе пропитание собственными руками, как учил Нил Сор- ский? Иосиф точно нащупал здесь социальную неконструктивность раннего нестяжательства. В России, в отличие от Запада, не было университетов и духовных академий. И поэтому простая замена монастырей скитами ничего хорошего и впрямь не обещала.
Другое дело, что принятие нестяжательской — рефор- мационной — альтернативы как раз и освободило бы церковь для решения этой проблемы. Разгруженная от непосильного бремени дел, связанных с управлением огромным имуществом, она должна была бы раньше или позже переключиться на создание университетов и академий. Какой же еще могла она найти путь, если желала влиять на духовную жизнь нации? А предложение Иосифа превратить в университеты сами монастыри со всеми их громадными земельными владениями, требовавшими менеджерской хватки, а вовсе не духовной высоты, вело на самом деле в тупик. Если и могли бы они превратиться в академии, то разве что в сельскохозяйственные.
Но Иосиф не только говорил и писал, он делал дело. Он был не только блестящим идеологом, но и талантливым менеджером, этот московский Лойола. Он действительно превратил свой монастырь в образцовую обитель, в заповедник церковной культуры, в тогдашнюю высшую партийную школу, если хотите, откуда вышло несколько поколений русских иереев. Кто же мог в ту пору знать, что так и останется монастырь этот недостижимым идеалом, обязанным исключительно харизматическому лидерству Иосифа? Можно предположить, что его честолюбивые планы шли значительно дальше его деклараций. Что грезилось ему в перспективе, как окружают царя выпускники его «партийной школы», оттесняя родовитых бояр и безродных дьяков, как диктуют они монарху церковную волю и как высоко поднимается «святительский престол» над царским. Но и без всяких полетов фантазии за версту заметен сильнейший теократический дух, пронизывающий его учение. Нестяжательские публицисты XVI века дух этот различали отчетливо. И уж тем более не мог не распознать его Иван III с его-то опытом и проницательностью.
Иосифлянство было серьезным и грозным противником. И именно поэтому идеи нестяжателей становились в глазах великого князя уже не только и не просто оправданием секуляризации, но и политической идеологией.
ПУТАНИЦА
Я не смею скрыть от читателя, что со своим взглядом на конфликт нестяжателей и иосифлян и на основополагающую роль этого конфликта в русской политической истории я был и, похоже, остаюсь в полном одиночестве. С западными моими коллегами все понятно: какая, в самом деле, могла быть серьезная идейная борьба в «монгольском», или «тоталитарном», или «вотчинном» государстве? Сложнее обстояло дело с отечественными экспертами. Категорически претендуя на приоритет — «советские исследователи первыми поставили вопрос о социальной роли Нила и его последователей», — они так отчаянно себе противоречили, что запутались сами и, боюсь, привели своих читателей в совершенное смятение.
Вот лишь один пример. «Стоит только слегка распахнуть монашеское одеяние любого из нестяжателей, — писал академик В.А. Рыбаков, — как мы увидим под ним парчу боярского кафтана. Пытаясь отдалить нависающий призрак опричнины, боярин указывал путь к вотчинам «непогребенных мертвецов»20. Что было дурного в попытках предотвратить «нависающий призрак опричнины», т. е. национального разорения и террора, Рыбаков, правда, не объяснил. Тем не менее вторили ему авторы практически всех общих курсов русской литературы и истории. В академической «Истории русской литературы» читаем: «Идеями Нила Сорского прикрывалась реакционная борьба крупновотчинного боярства... против одержавшей победу сильной великокняжеской власти». То же самое читаем и в «Очерках по истории СССР»: «За религиозной оболочкой учения Нила Сорского скрывалась внутриклассовая борьба, направленная, в частности, против усилившейся княжеской власти»21.
Допустим. Но как же, спрашивается, тогда совместить эту непримиримую борьбу нестяжательства против великого князя с тем общеизвестным фактом, что нестяжательство было делом рук самого великого князя? Об этом ведь с полной определенностью сказано не только у Ключевского («за Нилом и его нестяжателями стоит сам Иван III, которому нужны были монастырские земли»), но даже и у советского специалиста Я.С. Лурье: «Выступление Нила Сорского было... инсценировано Иваном III; Нил выступил в качестве своеобразного теоретика великокняжеской политики в этом вопросе»23.