Значит, решительно никакой нужды не было нескромно «распахивать монашеские одеяния» на кротких старцах, чтоб узнать истинное политическое значение их доктрины. Да, связь между идеями православного протестантизма и боярскими интересами несомненна. Но ведь и сам великий князь, как мы видели, стоял на точно тех же позициях, что и его бояре. Загадочным образом на протяжении десятилетий не давался этот простой силлогизм советским экспертам.
Еще больше запутались они, однако, в трактовке тогдашних московских еретиков. Тот же Лурье, например, признавая, что «во главе этого еретического кружка стоял Федор Курицын», утверждал тем не менее двумя страницами ниже, что «русские ереси конца XV века были, как и западные городские ереси, одной из форм революционной оппозиции феодализму»23. Получается, что главным революционером был великий дьяк, фактический министр иностранных дел Ивана III Курицын. А поскольку, как говорится о нем в летописном документе, «того бо державный во вся послушася», выходит, что не только великий дьяк, но и сам государь «возглавлял революционную оппозицию феодализму». Так отчего бы не возглавить ему заодно и нестяжательско-боярскую «реакционную оппозицию» самому себе?
ПОДГОТОВКА К ШТУРМУ
Иван бродил вокруг идеи секуляризации давно, готовил ее без спешки, как все, что он делал. Не забудем, он действительно был пионером европейской Реформации. В его распоряжении не было исторических прецедентов. И скандинавский, и германский, и английский опыт принадлежали следующему поколению24. В его время идея лишь созревала в умах европейских монархов, а к умам этим Иван III по многим причинам доступа не имел. Он пришел к этой идее самостоятельно. Он сам ее изобрел и завещал потомкам как жемчужину своего политического опыта.
В 1476—1478 гг. в ходе больших новгородских конфискаций Иван III отнял у местного духовенства часть его земель, «зане те волости испокон великих князей, а захватили их [монастыри] сами». Опять, как видим, излюбленная ссылка на «старину». Тем не менее акция могла быть — и была — истолкована как политическая репрессия. Но вот 20 лет спустя читаем вдруг в летописи, что снова «поймал князь великой в Новегороде вотчины церковные и роздал их детям боярским в поместье... по благословению Симона митрополита».
На этот раз «старина» в ход пущена не была. И как репрессию этот акт интерпретировать нельзя было тоже. Скорее, перед нами попытка лобовой атаки — без всякого, так сказать, идеологического обеспечения. Таких попыток было несколько. Великий князь положил предел экспансии Кириллова монастыря на Белоозере. Пермскому епископу предложил возвратить собственность «тем людям, у кого владыка земли и воды и угодья поимел». Всем 30 родам суздальских князей запретил завещать монастырям свои земли «по душам».
Но очень скоро стало очевидно, что так дело не пойдет. Иерархия взволновалась. Нападки на великого князя стали открытыми. Дошло до того, что его начали проклинать с амвонов и писать против него памфлеты. Короче, лобовой атаке церковная твердыня не поддалась. И напролом, осознав неудачу, Иван III не пошел. Он, как всегда, отступил — но лишь затем, чтобы, опять-таки как всегда, достичь цели окольным путем.
Обратив еще в 1480-е свой взор к нестяжателям, он попытался теперь внедрить своих людей в церковные верхи. Наставника Нила Сорского, смиренного белозерского пустынножителя Паисия Ярославова вдруг возносят на вершины православной иерархии, назначают на ключевой пост игумена Троицкого монастыря. Так суждено было кроткому старцу открыть политическую кампанию.
Одно за другим, в продолжение доопричного столетия, выходили затем на политическую арену четыре поколения нестяжателей, покуда не были они, подверстанные к еретикам, уничтожены — или бежали из страны — при Иване Грозном.
Паисий был представителем первого, самого еще робкого поколения этой славной когорты идейных борцов. Мы встретимся дальше с некоторыми из них. И увидим, как на наших глазах будут они расти и мужать, покуда то, что сделает с ними Иван Грозный, не станет начальным актом вековой драмы русской либеральной интеллигенции.
Но сейчас — о Паисии.
Пост троицкого игумена был, по замыслу Ивана III, лишь первым шагом в политической карьере белозерского отшельника. Едва заболел митрополит Геронтий, Паисий тотчас был рекомендован великим князем на святительскую кафедру, то есть к самому рулю церковной политики.