Однако было бы неверно полагать, что Александр II и князь Горчаков являлись принципиальными противниками того, что последний обозначил как «неопределенный характер завоеваний и аннексии, подобный тому, которым Англия получила империю в Индии». Скорее их сдерживали «специальные расходы», «существенные усилия» и «непредсказуемые последствия», к которым привела бы эта политика для страны, ослабленной десятилетием военных и дипломатических поражений и внутренних преобразований. Несмотря на то что они с энтузиазмом аплодировали, когда какой-нибудь способный командир вроде Черняева шел на риск и добивался успехов имеющимися у него силами, они упорно не давали разрешения на военное наступление или политические шаги, сопряженные с большим риском или большими затратами.
События следующего десятилетия, когда Бухара и Хива были частично аннексированы и приведены в состояние зависимости от России, а Коканд был по частям включен в состав Российской империи, не противоречат этим утверждениям. Горчаков был виновен не в лицемерии, а в непонимании того, как трудно сделать из центральноазиатских ханств добрых соседей. Кроме того, он не сознавал невозможности удержать амбициозных командиров действующей армии, находящихся за две тысячи миль от столицы и вне доступа к телеграфу и железной дороге, которые не утруждали себя умеренностью и уважением к независимости ханств. На протяжении периода завоеваний русское правительство настаивало на соблюдении принципов горчаковского циркуляра, хотя на практике Петербург часто с готовностью оправдывал faits accomplish (свершившиеся факты. – Пер.) отступления от этих принципов. Конечным результатом был компромисс между осторожностью, ограничением целей императора и его министра иностранных дел и дорогостоящими планами военных.
Экономические причины завоевания
Несмотря на неоднократные опровержения, теория, что империализм XIX века был продиктован экономическими мотивами, продолжает находить поддержку не только у советских историков, принимающих сочинения Ленина на эту тему как Евангелие. Из-за того, что почти все последние историки, изучавшие русское завоевание Центральной Азии, были советскими учеными, этот эпизод империалистических действий неизменно подается как следствие экономических соображений. «Интерес правящих кругов к Средней Азии, – утверждают они, – усилился в 50-х и 60-х годах, когда Россия вступила в капиталистический период своей истории». Россия превращалась в «буржуазную монархию», где на политику правительства внутри страны и за рубежом все сильнее влияли интересы капиталистов. Русские капиталисты хотели получить Центральную Азию в качестве колонии, поскольку этот регион уже стал ценным дополнением к ограниченному внутреннему рынку России для продукции русской легкой промышленности и был важным источником поставок хлопка-сырца. Таким образом, «экономический контроль» над Центральной Азией «стал исторической необходимостью для русского капитализма». Иными словами, «аннексия Центральной Азии отвечала потребностям роста русского капитализма „в ширину“». Независимо от того, примет ли советская историография в будущем менее догматический взгляд на этот предмет, западные историки должны рассматривать вопрос экономической мотивации более сбалансированно.
Самым важным экономическим элементом, связывавшим Россию и центральноазиатские ханства накануне завоевания, был хлопок. К 1850-м годам русская текстильная промышленность достигла такого уровня развития, что производила собственное волокно и, как следствие, зависела от импорта хлопка-сырца, поэтому хлопок-сырец из Центральной Азии получил в России готовый рынок сбыта. К 1860-м годам хлопок-сырец составлял 31 % от общей стоимости русского импорта из центральноазиатских ханств. В то же время русская текстильная промышленность быстро развивалась не только как потребитель хлопка-сырца, но и как производитель изделий из хлопка на экспорт, из которых 95 % продавалось в Азии. В 1860 году готовые изделия из хлопка составляли 53 % общей стоимости российского экспорта в центральноазиатские ханства.