Я знаю, что эта точка зрѣнія идетъ совсѣмъ въ разрѣзъ съ установившимися мнѣніями о судьбахъ интеллигенціи въ СССР. Объ этихъ судьбахъ я когда-нибудь буду говорить подробнѣе. Но все то, что я видѣлъ въ СССР — а видѣлъ я много вещей — создало у меня твердое убѣжденіе: лишь въ рѣдкихъ случаяхъ интеллигенцію сажаютъ за зря, конечно, съ совѣтской точки зрѣнія. Она все-таки нужна. Ее все-таки судятъ. Мужика — много, имъ хоть прудъ пруди, и онъ совершенно реально находится въ положеніи во много разъ худшемъ, чѣмъ онъ былъ въ самыя худшія, въ самыя мрачныя времена крѣпостного права. Онъ абсолютно безправенъ, такъ же безправенъ, какъ любой рабъ какого-нибудь африканскаго царька, такъ же онъ нищъ, какъ этотъ рабъ, ибо у него нѣтъ рѣшительно ничего, чего любой деревенскій помпадуръ не могъ бы отобрать въ любую секунду, у него нѣтъ рѣшительно никакихъ перспективъ и рѣшительно никакой возможности выкарабкаться изъ этого рабства и этой нищеты...
Положеніе интеллигенціи? Ерунда — положеніе интеллигенціи по сравненію съ этимъ океаномъ буквально неизмѣримыхъ страданій многомилліоннаго и дѣйствительно многострадальнаго русскаго мужика. И передъ лицомъ этого океана какъ-то неловко, какъ-то языкъ не поворачивается говорить о себѣ, о своихъ лишеніяхъ: все это — булавочные уколы. А мужика бьютъ по черепу дубьемъ.
И вотъ, сидитъ "сѣятель и хранитель" великой русской земли у щели вагонной двери. Январьская вьюга уже намела сквозь эту щель сугробикъ снѣга на его обутую въ рваный лапоть ногу. Руки зябко запрятаны въ рукава какой-то лоскутной шинелишки временъ міровой войны. Мертвецки посинѣвшее лицо тупо уставилось на прыгающій огонь печурки. Онъ весь скомкался, съежился, какъ бы стараясь стать меньше, незамѣтнѣе, вовсе исчезнуть такъ, чтобы его никто не увидѣлъ, не ограбилъ, не убилъ...
И вотъ, ѣдетъ онъ на какую-то очередную "великую" сталинскую стройку. Ничего строить онъ не можетъ, ибо силъ у него нѣтъ... Въ 1930-31 году такого этапнаго мужика на Бѣломорско-Балтійскомъ каналѣ прямо ставили на работы, и онъ погибалъ десятками тысячъ, такъ что на "строительномъ фронтѣ" вмѣсто "пополненій" оказывались сплошныя дыры. Санчасть (санитарная часть) ББК догадалась: прибывающихъ съ этапами крестьянъ раньше, чѣмъ посылать на обычныя работы, ставили на болѣе или менѣе "усиленное" питаніе — и тогда люди гибли отъ того, что отощавшіе желудки не въ состояніи были переваривать нормальной пищи. Сейчасъ ихъ оставляютъ на двѣ недѣли въ "карантинѣ", постепенно втягиваютъ и въ работу, и въ то голодное лагерное питаніе, которое мужику и на волѣ не было доступно и которое является лукулловымъ пиршествомъ съ точки зрѣнія провинціальнаго тюремнаго пайка. Лагерь — все-таки хозяйственная организація, и въ своемъ рабочемъ скотѣ онъ все-таки заинтересованъ... Но въ чемъ заинтересованъ рѣдко грамотный и еще рѣже трезвый деревенскій комсомолецъ, которому на потопъ и разграбленіе отдано все крестьянство и который и самъ-то окончательно очумѣлъ отъ всѣхъ вихляній "генеральной линіи", отъ дикаго, кабацкаго административнаго восторга безчисленныхъ провинціальныхъ властей?