Изъ всѣхъ человѣческихъ чувствъ у нихъ, видимо, осталось только одно — солидарность волчьей стаи, съ дѣтства выкинутой изъ всякаго человѣческаго общества. Едва ли какая-либо другая страна и другая эпоха можетъ похвастаться наличіемъ милліонной арміи людей, оторванныхъ отъ всякой соціальной базы, лишенныхъ всякаго соціальнаго чувства, всякой морали.
Значительно позже, въ лагерѣ, я пытался подсчитать — какова же, хоть приблизительно, численность этой арміи или, по крайней мѣрѣ, той ея части, которая находится въ лагеряхъ. Въ ББК ихъ было около 15%. Если взять такое же процентное отношеніе для всего "лагернаго населенія" Совѣтской Россіи, — получится что-то отъ 750.000 до 1 500.000, — конечно, цифра, какъ говорятъ въ СССР, "сугубо оріентировочная"... А сколько этихъ людей оперируетъ на волѣ?
Не знаю.
И что станетъ съ этой арміей дѣлать будущая Россія?
Тоже — не знаю...
ЭТАПЪ КАКЪ ТАКОВОЙ
Помимо жестокостей планомѣрныхъ, такъ сказать, "классово-цѣлеустремленныхъ", совѣтская страна захлебывается еще отъ дикаго потока жестокостей совершенно безцѣльныхъ, никому не нужныхъ, никуда не "устремленныхъ". Растутъ они, эти жестокости, изъ того несусвѣтимаго совѣтскаго кабака, зигзаги котораго предусмотрѣть вообще невозможно, который, на ряду съ самой суровой отвѣтственностью по закону, создаетъ полнѣйшую безотвѣтственность на практикѣ (и, конечно и наоборотъ), наряду съ оффиціальной плановостью организуетъ полнѣйшій хаосъ, наряду со статистикой — абсолютную неразбериху. Я совершенно увѣренъ въ томъ, что реальной величины, напримѣръ, посѣвной площади въ Россіи не знаетъ никто — не знаетъ этого ни Сталинъ, ни политбюро и ни ЦСУ, вообще никто не знаетъ — ибо уже и низовая колхозная цифра рождается въ колхозномъ кабакѣ, проходитъ кабаки уѣзднаго, областного и республиканскаго масштаба и теряетъ всякое соотвѣтствіе съ реальностью... Что ужъ тамъ съ ней сдѣлаютъ въ московскомъ кабакѣ — это дѣло шестнадцатое. Въ Москвѣ въ большинствѣ случаевъ цифры не суммируютъ, а высасываютъ... Съ цифровымъ кабакомъ, который оплачивается человѣческими жизнями, мнѣ потомъ пришлось встрѣтиться въ лагерѣ. По дорогѣ же въ лагерь свирѣпствовалъ кабакъ просто — безъ статистики и безъ всякаго смысла...
Само собой разумѣется, что для ГПУ не было рѣшительно никакого расчета, отправляя рабочую силу въ лагеря, обставлять перевозку эту такъ, чтобы эта рабочая сила прибывала на мѣсто работы въ состояніи крайняго истощенія. Практически же дѣло обстояло именно такъ.
По положенію этапники должны были получать въ дорогѣ по 600 гр. хлѣба въ день, сколько то тамъ граммъ селедки, по куску сахару и кипятокъ. Горячей пищи не полагалось вовсе, и зимой, при длительныхъ — недѣлями и мѣсяцами — переѣздахъ въ слишкомъ плохо отапливаемыхъ и слишкомъ хорошо "вентилируемыхъ" теплушкахъ, — этапы несли огромныя потери и больными, и умершими, и просто страшнымъ ослабленіемъ тѣхъ, кому удалось и не заболѣть, и не помереть... Допустимъ, что общія для всей страны "продовольственныя затрудненія" лимитровали количество и качество пищи, помимо, такъ сказать, доброй воли ГПУ. Но почему насъ морили жаждой?
Намъ выдали хлѣбъ и селедку сразу на 4 — 5 дней. Сахару не давали — но Богъ ужъ съ нимъ... Но вотъ, когда послѣ двухъ сутокъ селедочнаго питанія намъ въ теченіе двухъ сутокъ не дали ни капли воды — это было совсѣмъ плохо. И совсѣмъ глупо...
Первыя сутки было плохо, но все же не очень мучительно. На вторыя сутки мы стали уже собирать снѣгъ съ крыши вагона: сквозь рѣшетки люка можно было протянуть руку и пошарить ею по крышѣ... Потомъ стали собирать снѣгъ, который вѣтеръ наметалъ на полу сквозь щели вагона, но, понятно, для 58 человѣкъ этого немножко не хватало.
Муки жажды обычно описываются въ комбинаціи съ жарой, песками пустыни или солнцемъ Тихаго Океана. Но я думаю, что комбинація холода и жажды была на много хуже...
На третьи сутки, на разсвѣтѣ, кто-то въ вагонѣ крикнулъ:
— Воду раздаютъ!..
Люди бросились къ дверямъ — кто съ кружкой, кто съ чайникомъ... Стали прислушиваться къ звукамъ отодвигаемыхъ дверей сосѣднихъ вагоновъ, ловили приближающуюся ругань и плескъ разливаемой воды... Какимъ музыкальнымъ звукомъ показался мнѣ этотъ плескъ!..
Но вотъ отодвинулась и наша дверь. Патруль принесъ бакъ съ водой — ведеръ этакъ на пять. Отъ воды шелъ легкій паръ — когда-то она была кипяткомъ, — но теперь намъ было не до такихъ тонкостей. Если бы не штыки конвоя, — этапники нашего вагона, казалось, готовы были бы броситься въ этотъ бакъ внизъ головой...