— Отойди отъ двери, такъ-то, такъ-то и такъ-то, — оралъ кто-то изъ конвойныхъ. — А то унесемъ воду къ чортовой матери!..
Но вагонъ былъ близокъ къ безумію...
Характерно, что даже и здѣсь, въ водяномъ вопросѣ, сказалось своеобразное "классовое разслоеніе"... Рабочіе имѣли свою посуду, слѣдовательно, у нихъ вчера еще оставался нѣкоторый запасъ воды, они меньше страдали отъ жажды, да и вообще держались какъ-то организованнѣе. Урки ругались очень сильно и изысканно, но въ бутылку не лѣзли. Мы, интеллигенція, держались этакимъ "комсоставомъ", который, не считаясь съ личными ощущеніями, старается что-то сорганизовать и какъ-то взять команду въ свои руки.
Крестьяне, у которыхъ не было посуды, какъ у рабочихъ, не было собачьей выносливости, какъ у урокъ, не было сознательной выдержки, какъ у интеллигенціи, превратились въ окончательно обезумѣвшую толпу. Со стонами, криками и воплями они лѣзли къ узкой щели дверей, забивали ее своими тѣлами такъ, что ни къ двери подойти, ни воду въ теплушку поднять. Задніе оттаскивали переднихъ или взбирались по ихъ спинамъ вверхъ, къ самой притолокѣ двери, и двери оказались плотно, снизу доверху, забитыми живымъ клубкомъ орущихъ и брыкающихся человѣческихъ тѣлъ.
Съ великими мускульными и голосовыми усиліями намъ, интеллигенціи и конвою, удалось очистить проходъ и втащить бакъ на полъ теплушки. Только что втянули бакъ, какъ какой-то крупный бородатый мужикъ ринулся къ нему сквозь всѣ наши загражденія и всей своей волосатой физіономіей нырнулъ въ воду; хорошо еще, что она не была кипяткомъ.
Борисъ схватилъ его за плечи, стараясь оттащить, но мужикъ такъ крѣпко вцѣпился въ края бака руками, что эти попытки грозили перевернуть весь бакъ и оставить насъ всѣхъ вовсе безъ воды.
Глядя на то, какъ бородатый мужикъ, захлебываясь, лакаетъ воду, толпа мужиковъ снова бросилась къ баку. Какой-то рабочій колотилъ своимъ чайникомъ по полупогруженной въ воду головѣ, какія-то еще двѣ головы пытались втиснуться между первой и краями бака, но мужикъ ничего не слышалъ и ничего не чувствовалъ: онъ лакалъ, лакалъ, лакалъ...
Конвойный, очевидно, много насмотрѣвшійся на такого рода происшествіи, крикнулъ Борису:
— Пихай бакъ сюда!
Мы съ Борисомъ поднажали, и по скользкому обледенѣлому полу теплушки бакъ скользнулъ къ дверямъ. Тамъ его подхватили конвойные, а бородатый мужикъ тяжело грохнулся о землю.
— Ну, сукины дѣти, — оралъ конвойный начальникъ, — теперь совсѣмъ заберемъ бакъ, и подыхайте вы тутъ къ чортовой матери...
— Послушайте, — запротестовалъ Борисъ, — во-первыхъ, не всѣ же устраивали безпорядокъ, а во-вторыхъ, надо было воду давать во время.
— Мы и безъ васъ знаемъ, когда время, когда нѣтъ. Ну, забирайте воду въ свою посуду, намъ нужно бакъ забирать.
Возникла новая проблема: у интеллигенціи было довольно много посуды, посуда была и у рабочихъ; у мужиковъ и у урокъ ея не было вовсе. Одна часть рабочихъ отъ дѣлежки своей посудой отказалась наотрѣзъ. Въ результатѣ длительной и матерной дискуссіи установили порядокъ: каждому по кружкѣ воды. Оставшуюся воду распредѣлять не по принципу собственности на посуду, а, такъ сказать, въ общій котелъ. Тѣ, кто не даютъ посуды для общаго котла, больше воды не получатъ. Такимъ образомъ тѣ рабочіе, которые отказались дать посуду, рисковали остаться безъ воды. Они пытались было протестовать, но на нашей сторонѣ было и моральное право, и большинство голосовъ, и, наконецъ, аргументъ, безъ котораго всѣ остальные не стоили копѣйки, — это кулаки. Частно-собственническіе инстинкты были побѣждены.
ЛАГЕРНОЕ КРЕЩЕНІЕ
ПРІѢХАЛИ
Такъ ѣхали мы 250 километровъ пять сутокъ. Уже въ нашей теплушкѣ появились больные — около десятка человѣкъ. Борисъ щупалъ имъ пульсъ и говорилъ имъ хорошія слова — единственное медицинское средство, находившееся въ его распоряженіи. Впрочемъ, въ обстановкѣ этого человѣческаго звѣринца и хорошее слово было медицинскимъ средствомъ.
Наконецъ, утромъ, на шестыя сутки въ раскрывшейся двери теплушки появились люди, не похожіе на нашихъ конвоировъ. Въ рукахъ одного изъ нихъ былъ списокъ. На носу, какъ-то свѣсившись на бокъ, плясало пенснэ. Одѣтъ человѣкъ былъ во что-то рваное и весьма штатское. При видѣ этого человѣка я понялъ, что мы куда-то пріѣхали. Неизвѣстно куда, но во всякомъ случаѣ далеко мы уѣхать не успѣли.
— Эй, кто тутъ староста?
Борисъ вышелъ впередъ.
— Сколько у васъ человѣкъ по списку? Повѣрьте всѣхъ.
Я просунулъ свою голову въ дверь теплушки и конфиденціальнымъ шепотомъ спросилъ человѣка въ пенснэ: