Вырубленная въ лѣсу поляна. Изъ подъ снѣга торчатъ пни. Десятка четыре длинныхъ досчатыхъ барака... Одни съ крышами; другіе безъ крышъ. Поляна окружена колючей проволокой, мѣстами уже заваленной... Вотъ онъ, "концентраціонный" или, по оффиціальной терминологіи, "исправительно-трудовой" лагерь — мѣсто, о которомъ столько трагическихъ шепотовъ ходитъ по всей Руси...
ЛИЧНАЯ ТОЧКА ЗРѢНІЯ
Я увѣренъ въ томъ, что среди двухъ тысячъ людей, уныло шествовавшихъ вмѣстѣ съ нами на Бѣломорско-Балтійскую каторгу, ни у кого не было столь оптимистически бодраго настроенія, какое было у насъ трехъ. Правда, мы промерзли, устали, насъ тоже не очень ужъ лихо волокли наши ослабѣвшія ноги, но...
Мы ожидали разстрѣла и попали въ концлагерь. Мы ожидали Урала или Сибири, и попади въ районъ полутораста-двухсотъ верстъ до границы. Мы были увѣрены, что намъ не удастся удержаться всѣмъ вмѣстѣ — и вотъ мы пока что идемъ рядышкомъ. Все, что насъ ждетъ дальше, будетъ легче того, что осталось позади. Здѣсь — мы выкрутимся. И такъ, въ сущности, недолго осталось выкручиваться: январь, февраль... въ іюлѣ мы уже будемъ гдѣ-то въ лѣсу, по дорогѣ къ границѣ... Какъ это все устроится — еще неизвѣстно, но мы это устроимъ... Мы люди тренированные, люди большой физической силы и выносливости, люди, не придавленные неожиданностью ГПУ-скаго приговора и перспективами долгихъ лѣтъ сидѣнья, заботами объ оставшихся на волѣ семьяхъ... Въ общемъ — все наше концлагерное будущее представлялось намъ приключеніемъ суровымъ и опаснымъ, но не лишеннымъ даже и нѣкоторой доли интереса. Нѣсколько болѣе мрачно былъ настроенъ Борисъ, который видалъ и Соловки и въ Соловкахъ видалъ вещи, которыхъ человѣку лучше бы и не видѣть... Но вѣдь тотъ же Борисъ даже и изъ Соловковъ выкрутился, правда потерявъ болѣе половины своего зрѣнія.
Это настроеніе бодрости и, такъ сказать, боеспособности въ значительной степени опредѣлило и наши лагерныя впечатлѣнія, и нашу лагерную судьбу. Это, конечно, ни въ какой степени не значитъ, чтобы эти впечатлѣнія и эта судьба были обычными для лагеря. Въ подавляющемъ большинствѣ случаевъ, вѣроятно, въ 99 изъ ста, лагерь для человѣка является катастрофой. Онъ его ломаетъ и психически, и физически — ломаетъ непосильной работой, голодомъ, жестокой системой, такъ сказать, психологической эксплоатаціи, когда человѣкъ самъ выбивается изъ послѣднихъ силъ, чтобы сократить срокъ своего пребыванія въ лагерѣ, — но все же, главнымъ образомъ, ломаетъ не прямо, а косвенно: заботой о семьѣ. Ибо семья человѣка, попавшаго въ лагерь, обычно лишается всѣхъ гражданскихъ правъ и въ первую очередь — права на продовольственную карточку. Во многихъ случаяхъ это означаетъ голодную смерть. Отсюда — вотъ эти неправдоподобныя продовольственныя посылки изъ лагеря на волю, о которыхъ я буду говорить позже.
И еще одно обстоятельство: обычный совѣтскій гражданинъ очень плотно привинченъ къ своему мѣсту и внѣ этого мѣста видитъ очень мало. Я не былъ привинченъ ни къ какому мѣсту и видѣлъ въ Россіи очень много. И если лагерь меня и поразилъ, такъ только тѣмъ обстоятельствомъ, что въ немъ не было рѣшительно ничего особеннаго. Да, конечно, каторга. Но гдѣ же въ Россіи, кромѣ Невскаго и Кузнецкаго, нѣтъ каторги? На постройкѣ Магнитостроя такъ называемый "энтузіазмъ" обошелся приблизительно въ двадцать двѣ тысячи жизней. На Бѣломорско-Балтійскомъ каналѣ онъ обошелся около ста тысячъ. Разница, конечно, есть, но не такая ужъ, по совѣтскимъ масштабамъ, существенная. Въ лагерѣ людей разстрѣливали въ большихъ количествахъ, но тѣ, кто считаетъ, что о всѣхъ разстрѣлахъ публикуетъ совѣтская печать, совершаютъ нѣкоторую ошибку. Лагерные бараки — отвратительны, но на волѣ я видалъ похуже и значительно похуже. Очень возможно, что въ процентномъ отношеніи ко всему лагерному населенно количество людей, погибшихъ отъ голода, здѣсь выше, чѣмъ, скажемъ, на Украинѣ, — но съ голода мрутъ и тутъ, и тамъ. Объемъ "правъ" и безграничность безправія, — примѣрно, такіе же, какъ и на волѣ. И здѣсь, и тамъ есть масса всяческаго начальства, которое имѣетъ полное право или прямо разстрѣливать, или косвенно сжить со свѣту, но никто не имѣетъ права ударить, обругать или обратиться на ты. Это, конечно, не значитъ, что въ лагерѣ не бьютъ...
Есть люди, для которыхъ лагеря на много хуже воли, есть люди, для которыхъ разница между лагеремъ и волей почти незамѣтна, есть люди — крестьяне, преимущественно южные, украинскіе, — для которыхъ лагерь лучше воли. Или, если хотите, — воля хуже лагеря.