— И братъ, и сынъ... Такъ сказать, восторгались вашимъ краснорѣчіемъ...
— Ну, бросьте. Я все-таки старался въ скорострѣльномъ порядкѣ.
— Скорострѣльномъ? Двадцать минутъ людей на морозѣ мозолили.
— Меньше нельзя. Себѣ дороже обойдется. Регламентъ.
— Ну, если регламентъ — такъ можно и ушами пожертвовать. Какъ они у васъ?
— Чортъ его знаетъ — седьмая шкура слѣзаетъ. Ну, я вижу, во-первыхъ, что вы хотите работать въ КВЧ, во-вторыхъ, что статьи у васъ для этого предпріятія совсѣмъ неподходящія и что, въ третьихъ, мы съ вами какъ-то сойдемся.
И Ильинъ смотритъ на меня торжествующе.
— Я не вижу, на чемъ, собственно, обосновано второе утвержденіе.
— Ну, плюньте. Глазъ у меня наметанный. За что вы можете сидѣть: превышеніе власти, вредительство, воровство, контръ-революція. Если бы превышеніе власти, — вы пошли бы въ административный отдѣлъ. Вредительство — въ производственный. Воровство всегда дѣйствуетъ по хозяйственной части. Но куда же приткнуться истинному контръ-революціонеру, какъ не въ культурно-воспитательную часть? Логично?
— Дальше некуда.
— Да. Но дѣло-то въ томъ, что контръ-революціи мы вообще, такъ сказать, по закону принимать права не имѣемъ. А вы въ широкихъ областяхъ контръ-революціи занимаете, я подозрѣваю, какую-то особо непохвальную позицію...
— А это изъ чего слѣдуетъ?
— Такъ... Непохоже, чтобы вы за ерунду сидѣли. Вы меня извините, но физіономія у васъ съ совѣтской точки зрѣнія — весьма неблагонадежная. Вы въ первый разъ сидите?
— Приблизительно, въ первый.
— Удивительно.
— Ну что-жъ, давайте играть въ Шерлока Хольмса и доктора Ватсона. Такъ, что же вы нашли въ моей физіономіи?
Ильинъ уставился въ меня и неопредѣленно пошевелилъ пальцами.
— Ну, какъ бы это вамъ сказать... Продерзостность. Нахальство смѣть свое сужденіе имѣть. Этакое ли, знаете, амбрэ "критически мыслящей личности" — а не любятъ у насъ этого..
— Не любятъ, — согласился я.
— Ну, не въ томъ дѣло. Если вы при всемъ этомъ столько лѣтъ на волѣ проканителились — я лѣтъ на пять раньше васъ угодилъ — значитъ, и въ лагерѣ какъ-то съоріентируетесь. А кромѣ того, что вы можете предложить мнѣ конкретно?
Я конкретно предлагаю.
— Ну, вы, я вижу, не человѣкъ, а универсальный магазинъ. Считайте себя за КВЧ. Статей своихъ особенно не рекламируйте. Да, а какія же у васъ статьи?
Я рапортую.
— Ого! Ну, значитъ, вы о нихъ помалкивайте. Пока хватятся — вы уже обживетесь и васъ не тронутъ. Ну, приходите завтра. Мнѣ сейчасъ нужно бѣжать еще одинъ эшелонъ встрѣчать.
— Дайте мнѣ какую-нибудь записочку, чтобы меня въ лѣсъ не тянули.
— А вы просто плюньте. Или сами напишите.
— Какъ это — самъ?
— Очень просто: такой-то требуется на работу въ КВЧ. Печать? Подпись? Печати у васъ нѣтъ. У меня — тоже. А подпись — ваша или моя — кто разберетъ.
— Гмъ, — сказалъ я.
— Скажите, неужели же вы на волѣ все время жили, ѣздили и ѣли только по настоящимъ документамъ?
— А вы развѣ такихъ людей видали?
— Ну, вотъ. Пріучайтесь къ тяжелой мысли о томъ, что по соотвѣтствующимъ документамъ вы будете жить, ѣздить и ѣсть и въ лагерѣ. Кстати, напишите ужъ записку на всѣхъ васъ троихъ — завтра здѣсь разберемся. Ну — пока. О документахъ прочтите у Эренбурга. Тамъ все написано.
— Читалъ. Такъ до завтра.
Пророчество Ильина не сбылось. Въ лагерѣ я жилъ, ѣздилъ и ѣлъ исключительно по настоящимъ документамъ — невѣроятно, но фактъ. Въ КВЧ я не попалъ. Ильина я больше такъ и не видѣлъ.
СКАЧКА СЪ ПРЕПЯТСТВІЯМИ
Событія этого дня потекли стремительно и несообразно. Выйдя отъ Ильина, на лагерной улицѣ я увидалъ Юру подъ конвоемъ какого-то вохровца. Но моя тревога оказалась сильно преувеличенной: Юру тащили въ третій отдѣлъ — лагерное ГПУ — въ качествѣ машиниста — не паровознаго, а на пишущей машинкѣ. Онъ съ этими своими талантами заявился въ плановую часть, и какой-то мимохожій чинъ изъ третьяго отдѣла забралъ его себѣ. Сожалѣнія были бы безплодны, да и безцѣльны. Пребываніе Юры въ третьемъ отдѣлѣ дало бы намъ расположеніе вохровскихъ секретовъ вокругъ лагеря, знаніе системы ловли бѣглецовъ, карту и другія весьма существенныя предпосылки для бѣгства.
Я вернулся въ баракъ и смѣнилъ Бориса. Борисъ исчезъ на развѣдку къ украинскимъ профессорамъ — такъ, на всякій случай, ибо я полагалъ, что мы всѣ устроимся у Ильина.
Въ баракѣ было холодно, темно и противно. Шатались какіе-то урки и умильно поглядывали на наши рюкзаки. Но я сидѣлъ на нарахъ въ этакой богатырской позѣ, а рядомъ со мною лежало здоровенное полѣно. Урки облизывались и скрывались во тьмѣ барака. Оттуда, изъ этой тьмы, время отъ времени доносились крики и ругань, чьи-то вопли о спасеніи и все, что въ такихъ случаяхъ полагается. Одна изъ этакихъ стаекъ, осмотрѣвши рюкзаки, меня и полѣно, отошла въ сторонку, куда не достигалъ свѣтъ отъ коптилки и смачно пообѣщала: