Легкомысленный иностранецъ можетъ упрекнуть и меня, и рабочаго, и мужика въ томъ, что, "обжуливая государство", мы сами создаемъ свой собственный голодъ. Но и я, и рабочій, и мужикъ отдаемъ себѣ совершенно ясный отчетъ въ томъ, что государство — это отнюдь не мы, а государство — это міровая революція. И что каждый украденный у насъ рубль, день работы, снопъ хлѣба пойдутъ въ эту самую бездонную прорву міровой революціи: на китайскую красную армію, на англійскую забастовку, на германскихъ коммунистовъ, на откормъ коминтерновской шпаны. Пойдутъ на военные заводы пятилѣтки, которая строится все же въ расчетѣ на войну за міровую революцію. Пойдутъ на укрѣпленіе того же дикаго партійно-бюрократическаго кабака, отъ котораго стономъ стонемъ всѣ мы.
Нѣтъ, государство — это не я. И не мужикъ, и не рабочій. Государство для насъ — это совершенно внѣшняя сила, насильственно поставившая насъ на службу совершенно чуждымъ намъ цѣлямъ. И мы отъ этой службы изворачиваемся, какъ можемъ.
ТЕОРІЯ ВСЕОБЩАГО НАДУВАТЕЛЬСТВА
Служба же эта заключается въ томъ, чтобы мы возможно меньше ѣли и возможно больше работали во имя тѣхъ же бездонныхъ универсально революціонныхъ аппетитовъ. Во-первыхъ, не ѣвши, мы вообще толкомъ работать не можемъ: одни — потому, что нѣтъ силъ, другіе — потому, что голова занята поисками пропитанія. Во вторыхъ, партійно-бюрократическій кабакъ, нацѣленный на міровую революцію, создаетъ условія, при которыхъ толкомъ работать совсѣмъ ужъ нельзя. Рабочій выпускаетъ бракъ, ибо вся система построена такъ, что бракъ является его почти единственнымъ продуктомъ; о томъ, какъ работаетъ мужикъ — видно по неизбывному совѣтскому голоду. Но тема о совѣтскихъ заводахъ и совѣтскихъ поляхъ далеко выходитъ за рамки этихъ очерковъ. Что же касается лично меня, то и я поставленъ въ такія условія, что не жульничать я никакъ не могу.
Я работаю въ области спорта — и меня заставляютъ разрабатывать и восхвалять проектъ гигантскаго стадіона въ Москвѣ. Я знаю, что для рабочей и прочей молодежи нѣтъ элементарнѣйшихъ спортивныхъ площадокъ, что люди у лыжныхъ станцій стоятъ въ очереди часами, что стадіонъ этотъ имѣетъ единственное назначеніе — пустить пыль въ глаза иностранцевъ, обжулить иностранную публику размахомъ совѣтской физической культуры. Это дѣлается для міровой революціи. Я — противъ стадіона, но я не могу ни протестовать, ни уклониться отъ него.
Я пишу очерки о Дагестанѣ — изъ этихъ очерковъ цензура выбрасываетъ самые отдаленные намеки на тотъ весьма существенный фактъ, что весь плоскостной Дагестанъ вымираетъ отъ маляріи, что вербовочныя организаціи вербуютъ туда людей (кубанцевъ и украинцевъ) приблизительно на вѣрную смерть... Конечно, я не пишу о томъ, что золота, которое тоннами идетъ на революцію во всемъ мірѣ и на соціалистическій кабакъ въ одной странѣ, не хватило на покупку нѣсколькихъ килограммовъ хинина для Дагестана... И по моимъ очеркамъ выходитъ, что на Шипкѣ все замѣчательно спокойно и живописно. Люди ѣдутъ, пріѣзжаютъ съ маляріей и говорятъ мнѣ вещи, отъ которыхъ надо бы краснѣть...
Я ѣду въ Киргизію и вижу тамъ неслыханное разореніе киргизскаго скотоводства, неописуемый даже для совѣтской Россіи, кабакъ животноводческихъ совхозовъ, концентраціонные лагери на рѣкѣ Чу, цыганскіе таборы оборванныхъ и голодныхъ кулацкихъ семействъ, выселенныхъ сюда изъ Украины. Я чудомъ уношу свои ноги отъ киргизскаго возстанія, а киргизы зарѣзали бы меня, какъ барана, и имѣли бы весьма вѣскія основанія для этой операціи — я русскій и изъ Москвы. Для меня это было бы очень невеселое похмѣлье на совсѣмъ ужъ чужомъ пиру, но какое дѣло киргизамъ до моихъ политическихъ взглядовъ?
И обо всемъ этомъ я не могу написать ни слова. А не писать — тоже нельзя. Это значитъ — поставить крестъ надъ всякими попытками литературной работы и, слѣдовательно, — надо всякими возможностями заглянуть вглубь страны и собственными глазами увидѣть, что тамъ дѣлается. И я вру.
Я вру, когда работаю переводчикомъ съ иностранцами. Я вру, когда выступаю съ докладами о пользѣ физической культуры, ибо въ мои тезисы обязательно вставляются разговоры о томъ, какъ буржуазія запрещаетъ рабочимъ заниматься спортомъ и т.п. Я вру, когда составляю статистику совѣтскихъ физкультурниковъ — цѣликомъ и полностью высосанную мною и моими сотоварищами по работѣ изъ всѣхъ нашихъ пальцевъ, — ибо "верхи" требуютъ крупныхъ цифръ, такъ сказать, для экспорта заграницу...
Это все вещи похуже пяти килограммъ икры изъ иностраннаго распредѣлителя. Были вещи и еще похуже... Когда сынъ болѣлъ тифомъ и мнѣ нуженъ былъ керосинъ, а керосина въ городѣ не было, — я воровалъ этотъ керосинъ въ военномъ кооперативѣ, въ которомъ служилъ въ качествѣ инструктора. Изъ за двухъ литровъ керосина, спрятанныхъ подъ пальто, я рисковалъ разстрѣломъ (военный кооперативъ). Я рисковалъ своей головой, но въ такой же степени я готовъ былъ свернуть каждую голову, ставшую на дорогѣ къ этому керосину. И вотъ, крадучись съ этими двумя литрами, торчавшими у меня изъ подъ пальто, я наталкиваюсь носъ къ носу съ часовымъ. Онъ понялъ, что у меня керосинъ и что этого керосина трогать не слѣдуетъ. А что было бы, если бы онъ этого не понялъ?..