Мужичекъ неторопливо подошелъ къ намъ, осматривая насъ внимательнымъ и подозрительнымъ взоромъ. Я всталъ и спросилъ, понимаетъ ли онъ по русски. Къ моей великой радости, мужичекъ на очень ломанномъ, но все же внятномъ русскомъ языкe отвeтилъ, что немного понимаетъ. Я коротко объяснилъ, въ чемъ дeло. Подозрительныя морщины въ уголкахъ его глазъ разгладились, мужичекъ сочувственно закивалъ головой и даже трубку изо рта вынулъ. "Да, да, онъ понимаетъ... очень хорошо понимаетъ... тамъ, по ту сторону границы, остались два его брата -- оба погибли... да, онъ очень хорошо понимаетъ..."
Мужичекъ вытеръ свою ладонь о штаны и торжественно пожалъ наши руки. Изъ за его спины выглядывала рожица дeвочки: страхъ еще боролся съ любопытствомъ -- со всeми шансами на сторонe послeдняго...
Обстановка прояснилась. Мужичекъ повелъ насъ въ избу. Очень большая комната съ низкими потолками, съ огромной печью и плитой, на плитe и надъ плитой смачно сiяла ярко начищенная мeдная посуда, у плиты стояла женщина лeтъ тридцати, бeлотeлая и хозяйственная, смотрeла на насъ недовeрчивымъ и настороженнымъ взглядомъ. Изъ дверей сосeдней комнаты выглядывали какiя-то дeтскiя рожицы. Чтобы не было слишкомъ страшно, эти рожицы высовывались надъ самымъ поломъ и смотрeли на насъ своими льняными глазенками. Во всемъ былъ достатокъ, уютъ, увeренность... Вспомнились наши раскулаченный деревни, и снова стало больно...
Мужичекъ принялся обстоятельно докладывать своей хозяйкe сущность переживаемаго момента. Онъ наговорилъ раза въ три больше, чeмъ я успeлъ ему разсказать. Настороженное выраженiе лица хозяйки смeнилось сочувственными охами и вздохами, и затeмъ послeдовала стремительная хозяйственная дeятельность. Пока мы сидeли на лавкe, пока Юра оглядывалъ комнату, подмигивая высовывавшимся изъ дверей ребятишкамъ, и строилъ имъ рожи -ребятишки тоже начали заигрывать, пока я съ наслажденiемъ курилъ крeпчайшiй мужицкiй табакъ и разсказывалъ мужичку о томъ, что и какъ дeлается по ту сторону границы, огромный обeденный столъ началъ обрастать невиданнымъ не только для совeтской деревни, но и для совeтскихъ столицъ, обилiемъ всякихъ яствъ. Въ послeдовательномъ порядкe появился кофе со сливками -- какъ оказалось впослeдствiи, здeсь пьютъ кофе передъ обeдомъ, -- потомъ уха, потомъ жареный налимъ, потомъ какой-то пирогъ, потомъ творогъ со сметаной, потомъ какая-то каша со сладкимъ черничнымъ сиропомъ, потомъ что-то еще; на все это {480} мы смотрeли недоумeнно и даже нeсколько растерянно. Юра предусмотрительно передвинулъ пряжку своего пояса и принялся за дeло "всерьезъ и надолго"... Послe обeда мужичекъ предложилъ намъ проводить насъ или къ "уряднику", до котораго было верстъ двадцать, или на пограничный пунктъ, до котораго было верстъ десять. "Да мы и сами дойдемъ". -- "Не дойдете, заблудитесь".
Послe обeда мы съ часъ отдохнули. Дeвочка за это время куда-то исчезла. Долго жали руку хозяйкe и двинулись на пограничный пунктъ. По дорогe мужичекъ объяснялъ намъ систему и результаты своего хозяйства: съ нечеловeческимъ трудомъ расчищенная въ лeсу полянка подъ крохотное поле и огородъ, невода на озерe, зимой лeсныя работы... "А сколько платятъ за лeсныя работы?" -- "Да 1200-1500 марокъ въ мeсяцъ"... Я уже послe подсчиталъ: финская марка по ея покупательной способности чуть больше совeтскаго рубля -- значитъ, въ среднемъ полторы тысячи рублей... Да... А по ту сторону такой же мужичекъ получаетъ тридцать пять... Гдe же тутъ буржуазной Финляндiи конкурировать съ пролетарскимъ лeснымъ экспортомъ?
Мужичекъ былъ правъ: безъ него мы бы къ пограничному пункту не добрались. Тропинка развeтвлялась, путалась между болотъ, извивалась между каменными грядами, пропадала на розсыпяхъ булыжниковъ. На полдорогe изъ-за кустовъ выскочилъ огромный песъ и сразу кинулся къ Юринымъ штанамъ. Юра стремительно отскочилъ въ сторону, защищаясь своей палкой, а я своей уже совсeмъ собрался было перешибить псу позвоночникъ, когда изъ-за поворота тропинки послышались какiе-то голоса и выбeжали два финскихъ пограничника: одинъ маленькiй голубоглазый и необычайно подвижной, другой постарше, посерьезнeе и потемнeе. Они отогнали пса и стали о чемъ-то говорить съ мужичкомъ. Мужичекъ спросилъ, есть ли у насъ оружiе. Мы показали на наши ножи. Маленькiй пограничникъ сдeлалъ видъ, что ему полагается насъ обыскать -- похлопалъ Юру по карману и этимъ и удовлетворился...
Не нужно было быть великимъ психологомъ, чтобы понять -- оба парня чрезвычайно довольны встрeчей съ нами: это, во-первыхъ, великое событiе въ ихъ, вeроятно, не очень разнообразной жизни и, во вторыхъ, нeкая сенсацiя. Маленькiй все время что-то болталъ съ мужичкомъ, потомъ завелъ съ Юрой оживленный разговоръ, состоявшiй изъ жестовъ, междометiй и попытокъ выразить мимикой лица такiя, напримeръ, вещи, какъ мiровая революцiя. Не знаю, что понялъ пограничникъ. Юра не понялъ ничего.
Такъ, болтая и кое-какъ объясняясь при помощи мужичка, мы подошли къ неширокому озеру, на другой сторонe котораго виднeлось большое деревянное зданiе. Переправились на лодкe черезъ озеро. Зданiе оказалось пограничной заставой. Насъ встрeтилъ начальникъ заставы -- такой же маленькiй благодушный и спокойный финнъ, какъ нашъ мужичекъ. Степенно пожалъ намъ руки. Мы вошли въ просторную чистую комнату -- казарму {481} пограничниковъ. Здeсь стояла дюжина коекъ и у стeны -- стойка съ винтовками...
Мы сняли наши рюкзаки. Начальникъ заставы протянулъ намъ коробку съ финскими папиросами. Закурили, усeлись у стола передъ окномъ. Мужичекъ о чемъ-то вдумчиво докладывалъ, начальникъ такъ же вдумчиво и сочувственно кивалъ головой. Пограничники стояли около и о чемъ-то многозначительно перемигивались. Откуда-то вышла и стала въ рамкe двери какая-то женщина, по всeмъ внeшнимъ признакамъ жена начальника заставы. Какiя-то льняныя, бeлобрысыя дeтишки выглядывали изъ-за косяковъ.
Разговоръ клеился очень плохо. Нашъ мужичекъ исчерпалъ свой весьма немноготомный запасъ русскихъ словъ, мнe говорить просто не хотeлось... Вотъ вeдь, мечталъ объ этомъ днe -- первомъ днe на волe -- лeтъ пятнадцать-семнадцать планировалъ, добивался, ставилъ свою, и не свою голову на попа -- а сейчасъ, когда, наконецъ, добился, просто какая-то растерянность...
Женщина исчезла. Потомъ снова появилась и что-то сказала. Начальникъ заставы всталъ и жестомъ, не лишеннымъ нeкоторой церемонности, пригласилъ насъ въ сосeднюю комнату. Это была чистенькая, словно по всeмъ угламъ вылизанная, комнатка, посерединe стоялъ столъ, накрытый бeлоснeжной скатертью, на столe стояли чашки и дымился кофейникъ... Такъ, значитъ, "приглашены на чашку кофе". Не ожидалъ.
Мы были такими грязными, опухшими, оборванными, что было какъ-то неловко сидeть за этимъ нехитрымъ столомъ, который мнe, послe свиной жизни лагеря, казался чeмъ-то въ высокой степени великосвeтскимъ. Какъ-то было неловко накладывать въ чашку не свой сахаръ. Неловко было смотрeть въ глаза этой женщины, которой я никогда не видалъ и, вeроятно, никогда больше не увижу и которая съ такимъ чисто женскимъ инстинктомъ старалась насъ накормить и напоить, хотя мы послe обeда у нашего мужичка и такъ были сыты до отвала.
Посидeли, вродe какъ поговорили. Я почувствовалъ какую-то смертельную усталость -- реакцiя послe напряженiя этихъ лeтъ и этихъ дней. Поднялся. Вышли въ комнату пограничниковъ. Тамъ на зеркально натертомъ полу былъ разостланъ какой-то коверъ, на коврe лежали двe постели: для меня и для Юры. Настоящiя постели, человeческiя, а мы уже годъ спали, Богъ его знаетъ, на чемъ. Юра бокомъ посмотрeлъ на эти постели и сказалъ: "простыни, чортъ его дери!.."