культурно-национальную ("персональную", по выражению Бауэра) автономию.
Еще более жестко роль национальной (этнической) самобытности в истории
общества подчеркивал выдающийся русский этнолог Л. Н. Гумилев. Он считал,
что национальный вопрос — это постоянное взаимодействие этносов, их
зарождение, развитие, соединенное с другими этносами, выбор способов
реализации собственных интересов, которые формируются множеством: конкретных
факторов (ландшафт, климат, этническое окружение, размеры территории и т.
д.). По его мнению, унификация общественной жизни разных этносов губительна
для них, потому что каждый этнос сугубо индивидуален, включая его возраст.
Само существование человеческой истории возможно лишь постольку, поскольку
существуют и взаимодействуют между собой этносы [2, с. 13 — 22].
Несколько иначе к характеристике "нации" и "национального вопроса"
подходили сторонники марксистской школы. Они рассматривали нацию
преимущественно как "социально-историческую" общность, которая возникает в
период преодоления феодальной раздробленности и укрепления политической
централизации на основе капиталистических экономических связей и
характеризуется общностью территории, языка, экономической жизни;
психического склада [3, с. 18; 4, т. 4, с. 37; т. 18, с. 509; 11, с. 296].
"Нации, — писал Ленин, — неизбежный продукт и неизбежная форма буржуазной
эпохи общественного развития" [4, т. 26, с. 75].
Узловым принципом марксизма-ленинизма был классовый подход к
национальному вопросу. Имелось в виду, что в капиталистическом обществе
"национальная общность" как бы раздваивается на классы, что в каждой нации
есть "две нации" — нация угнетенных и нация угнетателей; что в каждой
национальной культуре есть две культуры, что "при всяком действительно
серьезном и глубоком политическом вопросе группировка идет по классам, а не
по нациям" [4, т. 24, с. 129, 134]. Отсюда делался вывод о подчиненности
"национального вопроса" социальным интересам трудящихся и о неизбежном
стирании национальных различий в бесклассовом обществе.
Был ли неизбежен распад России в 1917-м и СССР в 1991 году?
Сравнение — не есть доказательство, но и оно, тем не менее, способно
приоткрыть истину.
Один из лидеров партии кадетов, министр Временного правительства П. Н.
Милюков, находясь в эмиграции после Октябрьской революции, говорил: "Я уже
давно стою за федерацию, ибо "единая и неделимая Россия" — лозунг, нас
погубивший". Бывший президент СССР М. С. Горбачев, также будучи уже не у
дел, признавался, что поздно понял значение национального вопроса для
страны. Такое совпадение оценок событий, разделенных отрезком времени в 70
лет, видимо, не случайно. В этих событиях есть что-то общее, и это общее -
недооценка национального вопроса в условиях глобальных общественных перемен
в России в 1917 — 1920 гг. и в СССР в 1985 — 1991 гг.
В начале XX века Россия стала мировым центром не только социальных, но
и национальных противоречий. Это понимали многие ее государственные деятели.
В воспоминаниях сына бывшего главы российского правительства П. А. Столыпина
рассказывается, что готовящуюся реформу местного самоуправления Столыпин
обдумывал с учетом национальных особенностей России. Трудно дать однозначный
ответ, как повлияли бы эта и другие столыпинские реформы на будущее России,
если бы они осуществились, но доподлинно известно, что даже демократическое
Временное правительство отказывалось предоставить Украине автономию. Ни
царь, ни Государственная дума, ни многочисленные партии не имели цельной
программы национальной политики. Поэтому лишь теоретически можно допустить,
что распаду России была альтернатива. Факты же говорят, что разрушение
старой России было предопределено задолго до перехода власти в руки
большевистских Советов. И если исходить из этих фактов, а не из абстрактных
рассуждений, то надо признать, что Советской власти удалось сделать то, во
что во всем мире мало кто верил — собрать растерзанную Россию воедино
практически в ее старых границах. Под новым названием — СССР.
Удалось это сделать не потому, что якобы большевики загнали народы в
единое государство огнем и мечом: белый террор не уступал по своей