Наш журнал «Буревестник» стал одной из жертв полицейских гонений. Власти ждали случая, чтобы конфисковать тираж, но нам удавалось распространить каждый новый номер до того, как полиция успевала вмешаться. Мы вели с полицией игру, но та все же поймала нас на восьмом или девятом номере, в котором, к несчастью, фигурировала особенно резкая статья, написанная мной. Этот номер стал последним.
Когда до меня дошли вести о конфискации «Буревестника», я не слишком обеспокоился. Приближалось Рождество, и я лишь обрадовался возможности отдохнуть от лихорадочной журналистской работы и спокойно провести праздники с семьей. Однако поздним вечером 21 декабря, когда мы с женой наряжали рождественскую елку для нашего восьмимесячного сына, раздался звонок в дверь и в тот же момент постучали с черного хода. Это могла быть только полиция. Я немедленно пошел открывать, чтобы не возбудить подозрений, будто мы пытаемся что-то спрятать. За парадной дверью стоял местный околоточный – тучный добродушный человек, который жил неподалеку от нас. Мы знали друг друга в лицо и при встречах частенько обменивались замечаниями о погоде и подобных банальностях. Он с подчеркнутой учтивостью попросил разрешения войти, но его сопровождали жандармский ротмистр, три или четыре жандарма и полицейский. Одновременно еще одна группа полицейских в сопровождении дворника и нескольких понятых вошла с черного хода. Наша квартира была оккупирована блюстителями закона, как вражеский бастион. Ротмистр вручил мне ордер на обыск и попросил ознакомиться с ним. Обыск продолжался много часов, но ротмистр и его подчиненные неизменно соблюдали исключительную корректность. Когда полицейские вошли в детскую, ротмистр по просьбе моей жены приказал своим подчиненным не приближаться к колыбели нашего сына Олега и не шуметь, чтобы не разбудить ребенка. Обыск почти закончился, когда один из жандармов под кипой газет в углу гостиной обнаружил связку бумаг. Это оказались воззвания «Организации вооруженного восстания», о которых мы давным-давно забыли. После октябрьского манифеста эти ребяческие листовки потеряли какое-либо значение. Однако нашему доброму соседу эта находка показалась очень важной. Сохраняя спокойствие и бесстрастность, он составил протокол об обнаружении в нашей квартире признаков преступной деятельности и передал документ на подпись мне и двум понятым. Пока происходили эти формальности, ротмистр подписал ордер на мой арест и объяснил, какие вещи я могу взять с собой. Несмотря на глубокую тревогу, моя жена восприняла такой поворот событий с внешним спокойствием и даже предложила чаю утомленному полицейскому инспектору и ротмистру. Те, с красными от усталости глазами, пили горячий чай с явным удовольствием. Непосвященный наблюдатель никогда бы не догадался, что в этом мирном «чаепитии» участвуют представители – пусть и невысокого ранга – двух сил, ведущих друг с другом войну.
Мне не понадобилось много времени, чтобы собраться. Еще более кратким оказалось прощание с женой, словно мы боялись не выдержать и проявить свои истинные чувства. Рождественскую елку в тот год зажигали без меня.
Снаружи меня не ждал экипаж с опущенными зелеными шторами, подобно тому, что запомнился мне в детстве, – там стояли самые обычные дрожки с запряженной в них жалкой клячей. Сидеть рядом с тучным околоточным было очень тесно, тем более что на противоположное крохотное сиденье взгромоздился крепкий полицейский. Пока лошадь трусила по пустынным улицам, небо на востоке постепенно светлело. Приближался рассвет. Мне не говорили, куда мы едем, но, когда мы пересекли Неву и повернули направо, с другой стороны от моста я увидел перед собой темный силуэт знаменитой тюрьмы «Кресты»[23]. Формальности в тюремной конторе были недолгими, и почти сразу же меня привели в камеру. Мне бегло объяснили тюремные правила, затем щелкнул замок, и я остался один.
23
Она получила такое название, потому что имела в плане форму креста с центральной башней, из которой можно было следить за всеми четырьмя крыльями.