Столыпин очень гордился своей ролью аграрного реформатора. Он даже призывал иностранных специалистов по земельной проблеме ознакомиться с работой, которую он и его правительство провели на селе.
В течение пяти лет – с 1907 по 1911 г. – система крестьянского землевладения претерпела колоссальную трансформацию. Каков же был итог?
Выступая в Четвертой Думе с речью, в которой подвергались резкой критике политические и экономические последствия Столыпинской реформы, я процитировал слова известного германского эксперта по аграрному вопросу, профессора Ауфгагена. Обследовав большое количество русских сел, он написал: «Своей земельной реформой Столыпин посеял в русской деревне зерно гражданской войны».
По словам Милюкова, профессор Приор, еще один зарубежный ученый, симпатизировавший Столыпину, также внимательно исследовал последствия земельной реформы и пришел к заключению, что ее цель не была достигнута.
Действительно, несмотря на все обещанные льготы и привилегии, к 1 января 1915 г. лишь 2 719 000 крестьянских хозяйств можно было зачислить в разряд частных владений (примерно 22–24 процента всех пригодных к обработке земель).
Крестьяне по большей части относились к Столыпинской земельной реформе неприязненно и даже враждебно по двум причинам. Во-первых, и это самое важное, крестьянин не хотел идти против общины, а идея Столыпина «поддержать сильнейших» шла вразрез с крестьянским мировоззрением. Крестьянин не желал становиться полусобственником за счет соседей.
Во-вторых, сравнительно свободная политическая атмосфера, порожденная Манифестом 17 октября, дала крестьянству возможность экономического развития с помощью кооперативной системы, которая более соответствовала крестьянскому менталитету.
Придя к власти, Столыпин предпринял меры по подавлению революционного движения и умиротворению страны. В этом отношении, как и в случае аграрной реформы, он также продемонстрировал сильную волю наряду с нехваткой политической проницательности.
Россия к тому времени успокаивалась сама по себе. Революционное движение отмирало естественным путем. Манифест 17 октября вымостил путь для свободы и плодотворной политической деятельности. Так называемые «эксцессы» революции, а именно ограбление банков на «нужды» революционеров, убийства мелких чиновников как «врагов народа» и пр, сперва вызвали в обществе замешательство, а затем негодование и резкое осуждение. Вместо того чтобы воспользоваться такими настроениями народа и ликвидировать остатки революционного взрыва, покончив тем самым с напряженностью и вернув страну к нормальной жизни, Столыпин предпочел сурово расправляться с теми, кого само развитие событий уже в достаточной степени обезвредило. Эти меры, первоначально призванные защитить страну от недолгого народного гнева, вскоре стали использоваться победителями в целях личной места. Чем спокойнее становилось в стране, тем больше людей подвергалось аресту, осуждению, ссылке и даже казни.
Столыпин рассчитывал заручиться поддержкой населения, твердо проводя свое «миротворение», но добился ровно противоположного: чем более решительной и жесткой становилась его политика, тем решительнее раздавались голоса протеста. Первые два-три года после роспуска Первой Думы нередко называли эпохой «белого террора». Сегодня такое определение столыпинской политики кажется нам довольно странным. После тех испытаний, которым тоталитарные режимы подвергли Европу и Россию, называть правление Столыпина террористическим – все равно что сравнивать выступление певца-любителя с таким несравненным мастером, как Шаляпин. Это сполна продемонстрировал тот факт, что число невинных заложников, расстрелянных в России за один только день после покушения на жизнь Ленина, совершенного в 1918 г. Дорой Каплан, многократно превысило число приговоренных к повешению так называемыми столыпинскими «скорострельными» полевыми судами за все восемь месяцев их существования. Более того, столыпинские репрессии были направлены против относительно небольшой доли населения, активно сопротивлявшейся правительству.
Но несмотря на это, все образованное российское общество, вне зависимости от классовой принадлежности и веры, негодовало при известии о каждой новой казни. Русское общественное мнение так яростно ополчилось на репрессии не потому, что сочувствовало революционному террору, который к тому времени деградировал до бессмысленных актов насилия, а вследствие своего традиционного неприятия смертной казни. Весьма многозначительно, что Россия была одной из немногих стран, в которых отменили смертную казнь за уголовные преступления.