И все же важнее другое. Шувалов хорошо усвоил взгляды Ломоносова на сущность университетской системы и последовательно проводил их на практике, добившись для университета статуса автономного от местных властей учреждения, защищенного рядом привилегии63.
После образования Московского университета Шувалов взялся за новое дело — создание Академии художеств. Эта проблема занимала Шувалова давно, ибо отсутствие национальной художественной интеллигенции вело, по его мнению, к общей отсталости страны. В постановлении Сената 23 октября 1757 г. об основании Академии художеств отмечалось: «…необходимо должно установить Академию Художеств, которой плоды когда приведутся в состояние, не только будут славою здешней империи, но и великою пользою казенным и партикулярным работам, за которые иностранные посредственного знания, получая великие деньги, обогатясь, возвращаются, не оставя по сие время ни одного русского ни в каком художестве, который бы умел что делать»64.
Русские и советские историки искусства весьма высоко оценивают шуваловский период Академии художеств (1757–1763 гг.). Действительно, Шувалов не только по праву назывался основателем Академии художеств, но и сумел в кратчайшие сроки наладить обучение, которое было поручено приглашенным из-за рубежа высококлассным мастерам. Особое внимание он уделил созданию регламента Академии, за основу которого были взяты идентичные документы некоторых европейских Академий художеств, но подход Шувалова к их использованию был достаточно гибким и этим напоминал петровский: на первое место Шувалов ставил критерий целесообразности, соответствия Академии условиям России. В распоряжении — «ордере» 1762 г. своим заместителям он писал, что в результате обобщения работы Академии за несколько лет «довольный будет приступ к сочинению регламента, который большей частию самым опытом совершенной быть может»65.
Шувалов подарил Академии художеств не только прекрасную библиотеку, ко и коллекцию из 104 картин кисти Рембрандта, Рубенса, Ван-Дейка, Тикторетто, Перуджино, Веронезе, Остенде, Пуссена и других мастеров.
У Шувалова было несомненное чутье на талантливых людей. Ни возраст, ни социальное происхождение кандидатов при зачислении в Академию роли не играли. В апреле 1755 г. Шувалов писал Аргамакову о принципе отбора из гимназистов учеников для художественных классов: «…из разночинской гимназии… выбрать из бедных, но способных людей». Так же Шувалов поступал и позже. Примечательна памятная записка Шувалова в Дворцовую канцелярию (1761 г.), давшая в конечном счете России одного из ее выдающихся скульпторов: «…находится при дворе е. и. в. истопник Федот Иванов сын Шубной, который своей работой в резбе на кости и перламутре дает надежду, что со временем может быть искусным в своем художестве мастером». Поэтому Шувалов просит об определении Шубина в Академию, с тем чтобы он «в содержание причислен был… где надежно, что он время не напрасно и с лутшим успехом в своем искусстве проводить может»66. Кроме Василия Баженова и Федота Шубина выпускниками Академии шуваловского периода стали архитектор Иван Старов, гравер Евграф Чемезов, скульптор Федор Гордеев, художник Антон Лосенко — целая плеяда блестящих мастеров, без которых ныне невозможно представить себе русское искусство XVIII в.
Учреждение Московского университета и Академии художеств было лишь началом. Шувалов предполагал подвести под систему высших учебных заведений мощный фундамент — провинциальные гимназии и школы. Однако смерть Елизаветы воспрепятствовала осуществлению этих планов.
Необходимо отметить, что планы Шувалова по развитию системы образования в России входили составной частью в общую программу необходимых, по его мнению, перемен. Эта программа была разработана Шуваловым примерно во второй половине 50-х — самом начале 60-х годов и отражена в сохранившихся проектах указов Сенату и памятной записке на имя Елизаветы. Эти представляющие несомненный интерес документы рассматривались во второй главе.
Со смертью Елизаветы ушла в прошлое вся власть Ивана Ивановича Шувалова. Он прожил еще 35 лет, оставаясь на вторых и третьих ролях, проводя жизнь за границей и в том уединении, о котором мечтал.
ГЛАВА 6
ЕКАТЕРИНА В БОРЬБЕ ЗА ВЛАСТЬ
В декабре 1759 г. Елизавете исполнилось 50 лет — возраст критический для женщины XVIII в. В эти годы крестьянки выглядели глубокими старухами, а большинство женщин, как и мужчин, не доживали даже до 50-летнего юбилея. Время не пощадило и императрицу. Ей, так ревниво относившейся к своей красоте, пришлось на себе испытать справедливость афоризма Ларошфуко: «Старость — вот преисподняя для женщин». Часы, проведенные перед зеркалом, новые французские наряды и изобретения лучших парфюмеров и парикмахеров — все это уже не могло вернуть Елизавете красоту и свежесть, которыми она блистала долгие годы. Все чаще императрица укрывалась в своих покоях, почти никого не принимая и никуда не выезжая.
Камер-фурьерские журналы конца 50-х — начала 60-х годов уже не пестрят записями о бесконечных маскарадах, балах, концертах и поездках. Доступ к Елизавете имел лишь Иван Шувалов да иногда ювелир Позье — страсть к украшениям не покидала императрицу до самой смерти. Позье вспоминал: канцлер Воронцов, «зная, что она посылала за мною, когда выпадала минуточка получше, поручал мне просить ее от его имени подписать наиболее важные бумаги, и я осмеливался подносить их ей только тогда, когда замечал, что она в добром расположении духа, но и тогда я замечал, что она с каким-то отвращением исполняла это»1. Такое отношение к делам отмечали и другие наблюдатели.
Со второй половины 50-х годов Елизавета стала чаще болеть, причем подчас состояние ее здоровья казалось угрожающим. «Тогда, — писала Екатерина II, — почти у всех начало появляться убеждение, что у нее бывают очень сильные конвульсии, регулярно каждый месяц, что эти конвульсии заметно ослабляют ее организм, что после каждой конвульсии она находится в течение двух, трех и четырех дней в состоянии такой слабости и такого истощения всех способностей, какие походят на летаргию, что в это время нельзя ни говорить с ней, ни о чем бы то ни было беседовать»2. Особенно потряс двор необычайно глубокий обморок императрицы, случившийся с ней в начале сентября 1757 г. у дверей церкви в Царском Селе при стечении большого количества народа, пришедшего из окрестных сел на праздничную обедню.
Сохранилась записка 1759 г. врача Буассонье о здоровье Елизаветы. Он, опираясь на наблюдения придворного лейб-медика Кондоиди, проанализировал состояние здоровья императрицы за 1757–1759 гг. Медики середины XVIII в. мыслили и выражались в иных, чем теперь, категориях, исходя из иной, чем теперь, концепции функционирования организма. Одним из важнейших ее положений была идея о непрерывной циркуляции различных жидкостей в организме. «Несомненно, — пишет Буассонье, — что по мере удаления от молодости жидкости в организме становятся более густыми и медленными в своей циркуляции, особенно потому, что они имеют цинготный характер». Наряду с этим врачи видели основную причину участившихся припадков Елизаветы в ее истеричности, неуравновешенности и крайне тяжелом климаксе. Мнение врачей было единодушным: необходим покой, режим, промывание желудка, а самое главное — прием лекарств. Судя по записке Буассонье и другим источникам, Елизавета вела прежний, неумеренный образ жизни и отказывалась принимать горькие пилюли, которые доктора закатывали в мармелад и другие сладости3.