Такова, например, ситуация (именно политическая ситуация, а не сам по себе "биологический" факт) смерти Сталина, имевшая, безусловно, существеннейшее значение. Вокруг нее нагроможден ныне целый ряд "версий" разноречивых и даже противоположных (эта противоположность сама по себе говорит об их несостоятельности).
Одни утверждают, что вождь умер нежданно-негаданно (как бы благодаря вмешательству "высшей справедливости") в ситуации, когда его деспотизм, агрессивность и жестокость дошли до немыслимых пределов, и, если бы он прожил еще хотя бы краткое время, он уничтожил бы большинство своих ближайших "соратников", депортировал всех (два с лишним миллиона!) советских евреев в Сибирь или даже перебил бы их, развязал Третью мировую войну и т. д. и т. п.13
Другие же, напротив, пытаются доказывать, что еще за два года до своей смерти, или даже раньше, ослабевший вождь был фактически отстранен от власти своим окружением, и его роль являлась в последнее время чисто номинальной14.
Широко распространена и версия, в которой отчасти объединены две только что изложенные: Иосиф Виссарионович в последнее время стал совсем уж невыносимым, и "соратники" - или же "лично" тов. Берия - попросту прикончили его. Очередной детектив - вернее, пародию на детектив - об этом убийстве преподнес в своем изданном в 1997 году объемистом сочинении "Сталин" Э. Радзинский. И поскольку сие сочинение издано в виде солидной книги, даже фолианта, многие его читатели, вполне возможно, принимают на веру имеющие, по существу, чисто развлекательное значение выдумки.
Вообще, в иных нынешних сочинениях события столь недавнего, отстоящего от сего дня всего на четыре с половиной десятилетия времени предстают в глазах читателей (в том числе и тех миллионов из них, которые в 1953 году уже были взрослыми!) не более ясно, чем события самых далеких эпох; так, например, в историографии предлагаются совершенно разные версии имевшей место более четырех столетий назад, в 1591 году, смерти сына Ивана Грозного, царевича Димитрия, или гибели почти тысячелетие назад, в 1015 году, сыновей Владимира Святославича - князей Бориса и Глеба. Да, многие нынешние толкования смерти Сталина и другие "сталинские сюжеты" выглядят так, как будто дело идет о событиях тысячелетней давности...
Обратимся в связи с этим к упомянутому сочинению Радзинского. Коснуться его целесообразно потому, что оно издано редкостным для наших дней массовым тиражом и могло дойти до множества читателей. К сочинению приложена обширная библиография, долженствующая показать, что автор проделал огромную работу, в том числе изучил немало документов, находящихся в самых труднодоступных архивах. Между тем на большинстве из 600 с лишним страниц этой солидной по внешнему виду книги сталкиваешься с элементарным незнанием общеизвестных фактов и, естественно, с ложным, а подчас прямо-таки нелепым толкованием и хода истории, и деятельности самого Сталина. Это типично даже для раздела книги, в котором речь идет о более или менее изученном к настоящему времени периоде Отечественной войны. Приведу пару "примеров".
В популярных воспоминаниях дочери Сталина, С. И. Аллилуевой "Двадцать писем к другу" (М., 1990) сообщено, что 28 октября 1941 года она, находившаяся в эвакуации в Куйбышеве-Самаре, приехала в Москву, и в связи с этим Радзинский "размышляет" о Сталине: "Он решил отстоять город. И разрешил дочери прилететь на два дня. Было 28 октября 1941 года. Немцы уже разглядывали столицу в бинокли"15. (Курсив мой.- В. К.)
Чтобы показать невежество автора, не нужны разыскания в архивах достаточно заглянуть в лаконичную и общедоступную энциклопедическую статью "Московская битва": "... бои в конце октября (1941 года.- В. К.) шли в 80-100 км от Москвы... наступление врага в начале ноября было остановлено на всех участках* западного направления" (БСЭ, т. 17, с. 24.- Выделено мною.- В. К.). И даже в самый совершенный бинокль "разглядывать" Москву с такого расстояния было немыслимо; это стало возможным только месяц спустя, в конце ноября, когда фронт проходил на некоторых участках менее чем в 20 км от столицы.
Не исключено, что кто-нибудь усмотрит в этом несущественную ошибку: ну, перепутал Радзинский октябрь и ноябрь, описался. Однако при элементарном знании хода войны подобную ошибку допустить было невозможно, ибо непосредственную атаку на Москву враг начал - после двухнедельного перерыва - 15-16 ноября. И уж в совсем странном виде предстает при этом сам герой сочинения - не то как абсолютный идиот, не то как всезнающий гений: враги разглядывают Москву в бинокли, а он совершенно спокоен и даже пятнадцатилетнюю девочку-дочь приглашает погостить в столице... Между тем в общеизвестных "Воспоминаниях и размышлениях" Г. К. Жукова сообщено, что в то время, когда немцы в самом деле уже разглядывали Москву в бинокли, Сталин с отнюдь не характерной для него надрывностью вопросил: "Вы уверены, что мы удержим Москву? Я спрашиваю вас это с болью в душе..."16
Перевернув одну страницу сочинения Радзинского, мы снова обнаруживаем подобный же "перл": оказывается, в ноябре 1941-го "Сталин делает наркомом Жукова - смелого и беспощадного, чем-то похожего на него самого" (с. 520). Автор, вероятно, слышал краем уха, что Георгий Константинович побывал наркомом - точнее, министром - обороны, но ведь это имело место почти полтора десятилетия спустя, в 1955-1957 годах, при Хрущеве! Но более удивительно другое: Радзинский ухитрился изложить ситуацию буквально, как говорится, с точностью наоборот: ибо именно по настоянию Жукова Сталин 10 июля 1941 года стал Председателем Ставки Верховного Главнокомандования и 19 июля - наркомом обороны!17 То есть более верным было бы противоположное утверждение - "Жуков делает наркомом Сталина" (правда, не в ноябре, а еще в июле)...
Словом, людям, берущим в руки сочинение Радзинского, следует отдавать себе ясный отчет в том, что читать его уместно только в развлекательных, но отнюдь не в познавательных целях. При этом еще раз отмечу, что я обратился к той части сего сочинения, в которой речь идет о более или менее изученном времени,- об Отечественной войне; написанное Радзинским о послевоенном периоде тем более нелепо; здесь, впрочем, он может сказать в свое "оправдание", что этот период вообще остается до сих пор загадочным.