Фридрих, с удовлетворением наблюдавший за ходом дел на востоке, постарался извлечь пользу из ошибок Ла Шетарди еще прежде его отставки. Мардефельд, сохранявший по видимости дружеские отношения с французским посланником, получил приказ распустить слухи о скором перевооружении Пруссии, чтобы проверить, как отреагируют на это русские придворные круги{38}. План короля был тщательно продуман: сначала заручиться согласием министров Елизаветы и членов ее совета, убедиться в прочности своих позиций, а затем приступить к ратификации договора об оборонительном союзе. Мардефельд засуетился и немедленно отписал своему повелителю донесение самого лестного свойства: русские питают к «королю-герою» безграничное уважение, смешанное с боязнью. Пруссии не стоит опасаться русской армии, напротив, русские рассчитывают на мощь прусских войск, способных обратить в бегство «природных врагов России»{39}. Успокоенный, Фридрих разработал новый план: натравить Францию на Англию, нейтрализовать западный фронт, а затем в союзе с Россией переустроить дела в Империи таким образом, чтобы роль Австрии в ней свелась к нулю. Фридрих надеялся — в соответствии с петербургским договором 1740 года — использовать для защиты своего тыла русские регулярные войска или прибегнуть к помощи казаков и калмыков, численностью от четырех до пяти тысяч человек{40}. Убедить Елизавету в том, что таким образом «она совершит славное дело — возвратит Германии мир и спасет эту страну от грозящего ей гнета»{41}, предстояло Мардефельду. Российская императрица отчасти поддалась на уговоры и дала согласие в принципе, но ни одной бумаги не подписала. Впрочем, в присылке казаков она отказала наотрез — возможно, из боязни, что это «дерзкое и опасное племя познакомится с манерами и обычаями цивилизованных держав европейских»{42}.
Год одураченных — 1743
Узнав о подписании Бреславского договора, французы поняли, что бывший друг Фридрих их предал: теперь в Германии только они одни сражались с армией Марии-Терезии, избавившейся от своего злейшего врага. Ощутив прилив новых сил, австрийские войска отвоевали у Франции Богемию (декабрь 1742 года); Карлу VII пришлось бежать из его собственного курфюршества — Баварии (1743); в битве при Деттингене (июнь 1743 года) австрийцы наголову разбили армию Ноайя. Войска французского короля отступили к Рейну и покинули германский театр военных действий. Прежний союзник потерял в глазах Фридриха всякую привлекательность, однако прусский король все-таки не решался порвать с ним. Прусская армия рисковала очутиться в том же положении, что и армия Ноайя; расправившись с французами, австрийцы наверняка постарались бы лишить Фридриха его завоеваний. Людовик XV счел, что в германских делах Франции следует сохранять нейтралитет и предоставить германским народам «драться между собой и вырывать куски добычи друг у друга»{43}.
В этом-то и заключалась вся двусмысленность франко-прусских отношений: только государственный интерес мог заставить эти два народа с разной историей и разной верой действовать сообща. Решившись порвать с французами (доказательством чего служил Бреславский договор), Фридрих, однако, испугался, когда Франция оставила поле боя; французы, впрочем, все равно осуждали его за предательство. В этом роковом 1743 году обе стороны, и пруссаки, и французы, чувствовали себя обманутыми, но положение прусского короля было гораздо сложнее: в отличие от Людовика XV, Фридрих был очень далек от решения всех своих германских проблем. По собственной вине поссорившись с французами, он поставил сам себя в положение жертвы, навлек на себя всеобщую ненависть. Мучимый настоящей манией преследования, Фридрих постоянно размышлял о «великой вражде», которую якобы питали к нему в Версале. Прусский король ощущал себя зажатым в тиски: «с одной стороны Россия, с другой — Швеция, сделавшаяся еще более могущественной» благодаря политике Людовика XV, желавшего исключить Пруссию из числа главных европейских держав; хуже того, Фридрих чувствовал «известную зависимость» от Бурбонов{44}. Диалог с Францией расстроился, потому что обе заинтересованные стороны страдали от сходной изоляции, от той «взаимозависимости», которая установилась по вине Бель-Иля, а затем лишь усугубилась из-за противоречивой политики французских министров[13]. Оставалось прибегнуть к помощи России, по-прежнему сохранявшей нейтралитет в отношении европейских дел; и Франция, и Пруссия могли обрести в ее лице либо союзницу, либо посредницу, либо врага.
13
Людовик XV решил даже использовать в своих интересах добрые отношения Фридриха с Вольтером; философ был послан в Берлин, дабы упрочить союз между двумя народами, в тот самый момент, когда официальные отношения двух держав окончательно испортились. См.: