Не столько я самонадеян, чтобы предписывать максимы и правила графу фон Финкенштейну, чей ум, проницательность и здравомыслие меня покорили, по как приказание было мне дано, то прибавлю, что критика сколь угодно тонкая и изящная в России на чужестранца неприятности бесконечные навлекает; что следует в России опасаться всех, однако же виду не подавать, и вообразить, что и у стен есть уши; что надобно слыть здесь человеком честным, хотя слова этого в российском языке не сыщешь и русские дворяне о честности своей не заботятся нимало. Как из всех пороков осуждают русские более всего гордость, то учтивость и любезность здесь суть достоинства первостепенные, однако же выставлять их чересчур напоказ не следует, дабы не почли за надменность. В особенности же, повторяю, важно сие в делах. Ни за что не следует русским показывать, что боимся мы их российской мощи: Ja nicht diese weiche Seite zeigen, noch ihnen innötige Vorzuge einräumen [Главное — не показывать свою слабую сторону и не давать им лишних преимуществ. — нем.].
Надобно, напротив, наблюдать с пристойностью некоторое равенство, дабы не желали они у нашего двора отнять превосходство, каковое двор дрезденский сносит покорно, шведский же со стенаниями. Впрочем, ежели выпало мне счастье приказания Короля исполнять так, чтобы одобрение его величества заслужить, приписать я могу сие только лишь победам и щедротам сего великого монарха, а равно и сходности двух держав.
Ваше Величество,
Любопытные особенности, русский двор отличающие, понудили меня составить сей общий отчет. По прибытии моем сюда нашел я положение дел до крайности неблагоприятным для Вашего Величества. Канцлер взял верх; венский двор под покровительством его всем распоряжался, Императрица же, самыми злобными инсинуациями предубежденная, от правды лицо свое отвращала. Что же до людей благонамеренных касается, то оные пали духом и от преследований страдали, а для того, чтобы дело исправить и самим верх взять, ни гения не имели, ни отваги.
В сих обстоятельствах не замедлил я убедиться, что опрометчиво было бы мне против течения плыть; понял я, что надобно в спокойствии ожидать времен более благоприятных, в ожидании же сих перемен от посланника Вашего Величества лишь одно только и требуется — особе, более всего любящей карты мешать, сделать сие не позволить[171]; с великим тщанием всего, что переговорами с посланником именуется, избегать, ибо согласившись даже для виду, разлад бы я лишь увеличил; под рукою же старых друзей сберегать, дабы от них получать известия и сведения необходимые.
В бездействии, на кое обречен был я сим планом, принялся я изучать и постигать карту сей страны, постарался составить себе верное представление о характере тех, кто к управлению сей страной и к интригам двора русского более всего причастны. Тщился я познать хотя бы отчасти интересы, силы и запасы сей обширной империи, и плод усилий моих дерзаю предложить Вашему Величеству.
Портрет Императрицы по праву отчет открыть должен. Государыня сия блещет всеми достоинствами внешними; стан высокий и величавый, лицо приятное, грация во всей особе беспредельная сразу ее от всех прочих дам при дворе отличают. Достоинствам сим знает она цену и со всем тщанием их пестует; больше того, чрезвычайно ими гордится и притязает на первенство среди всех особ своего ранга и пола. Ум у нее таков, каков у женщин обычно бывает; проницательность, живость, воображение есть, но без основательности. Сладострастие всецело ею владеет; предается она ему вполне и без меры, и можно сказать поистине, что все достоинства ее, а равно и недостатки любви к наслаждениям подчиняются; лень, обычная спутница сладострастия, также в характере сей Государыни, отчего малое ее усердие к делам и отвращение от трудов проистекают. Полагаю я, что не ошибусь, сказавши, что из слабости темперамента и проистекает столь прославленное ее милосердие, столь скупою на кровь преступнейших из подданных ее соделывающее.[172] Гордости и тщеславия в ней много, и, быть может, сим порокам и обязана она великодушием, кое порой в роскошных подарках проявляется, в вещах же самых незначительных весьма часто ей изменяет. С той же любовью богатством хвастать связан вкус ее к пышности и к возведению зданий. Обвиняют ее в скрытности и кажется даже, что вошло у нее сие в привычку, и глядит она с улыбкой радости на тех, кто более всего ей противен. По естественной склонности любезна она и приветлива с каждым; люди, более всего ее знающие, говорят, что еще любезнее была Государыня прежде, но изменилась совершенно с тех пор, как слушает во всем канцлера, а сему причиной не что иное служит, как легкость, с какою усваивает она впечатления тех, кои власть обрели над се умом. Однако же заметить надобно, что нынче Государыня сия учтивостью и обходительностью всех подданных своих превосходит. Благочестие, кое доходит у ней до ханжества самого неумеренного, есть также достоинство, всеобщее восхищение вызывающее. Исполнивши сии внешние обязанности, почитает она себя вправе чувственность свою услаждать способами самыми острыми и изысканными: трапезы в узком кругу, куда лишь избранные особы обоих полов доступ имеют; речи самые сладострастные и распутные; вина рекой, а затем с любимейшим из фаворитов уединение — все идет в ход, дабы удовольствия Государыни разнообразить. Постоянным сим рассеянием тщится она скрыть от взора своего те бездны, кои трон се окружают, однако же мысли мрачные и печальные берут верх, и неумеренные предосторожности, ежедневно ради безопасности ее принимаемые, выдают слишком ясно тревогу и подозрительность, ею владеющие.
170
Французский оригинал текста Финкенштейна впервые опубликован по архивному источнику (GStA. Rep. XI. Russland 91. 56В. 33 fol.; новый шифр: GStA. PK, I, НА Geheimer Rat, Rep. XI Auswartige Beziehungen. Nr 171–175 Moskau (Russland). Konv. 56B. 33 fol.) в изд.: Cahiers du Monde russe. 1998. Octobre-décembre. T. 39 (4). P. 445–469. Текст переписан секретарем 18 февраля 1749 г. и подписан собственноручно Финкенштейпом. Как и в случае с текстом Мардефельда, за подробными комментариями мы отсылаем читателя к первой публикации (Op. cit. Р. 469–485).
172
Пруссаки верили в устрашающее воздействие смертной казни и потому осуждали Елизавету за излишнюю «доброту» к преступникам; так, Финкенштейн 11 июня 1748 г. писал Подевильсу о поджигателях, виновных в московских пожарах: «Схватили иных из них, однако поскольку смертью их не казнят, па прочих сие впечатления никакого не оказывает» (GStA Р.К. I. НА Geheimer Rat. Rep. 11 Auswiirtige Beziehungen. Nr. 171–175 Moskau (Russland). Konv. 56A. Fol. 190–191).