К первоначальным лозунгам добавились проиранистские, а также антиленинабадские («Нет потомкам кровавого Чингисхана в руководстве Таджикистана!»).
20 апреля открылась открылась XIII сессия Верховного Совета. На ней было решено оставить Кенджаева спикером. Тогда в ночь с 21 на 22 апреля здание парламента было окружено вооруженными отрядами оппозиции. 23 апреля Кенджаев ушел в отставку, а членами Президиума Верховного Совета стали Казиколон республики (высшее должностное лицо ислама) А. Тураджонзада и некоторые другие деятели оппозиции. А. Тураджонзада, скрытый дирижер шахедонских событий, уже не скрывал своего ликования. Он сказал в телеэфир на всю страну Искандарову, бывшему Председателю облисполкома ГБАО (наконец-то — памирцу!), занявшему место Кенджаева: «Не садись в это гнусное коммунистическое кресло. Оно изгажено твоими предшественниками. Мы сделаем тебе другое кресло». И на манер своих московских единомышленников он поднял два пальца вверх, демонстрируя этим «Victoria» (Победа!). Как ни странно, именно эти жесты и эти слова взорвали Куляб. Слишком явно и цинично была явлена подоплека происходившего.
В ответ на решение об отставке Кенджаева в ночь на 23 апреля 1992 г. кулябцы прибыли в Душанбе. Они заняли площадь Озоди, на которой в сентябре 1991 г. митинговали их оппоненты, ту самую площадь, где произошло первое в истории Средней Азии свержение памятника Ленину. На двух площадях одной и той же улицы Руда-ки, в пятистах метрах друг от друга шли два митинга. Накал страстей нарастал, площади готовились к рукопашному бою. Должна была пролиться кровь, и она пролилась.
Первой жертвой стал главный редактор правительственной газеты «Садои Мардум» («Голос народа»), народный депутат М. Шералиев, убитый прямо во дворе Верховного Совета. И началось.
На следующей (XIV) сессии ВС Кенджаева восстанавливают. Это происходит 29 апреля 1992 г. В ответ оппозиция захватила телевидение и блокировала все подъезды к городу. КНБ и МВД заявили о нейтралитете. На сторону оппозиции перешел советник президента по обороне, сдав оппозиции около двухсот стволов огнестрельного оружия и 4 бронетранспортера. В результате восстановленный в должности Кенджаев через неделю снова смещен.
В газете «Голос Таджикистана» эта политическая борьба освещалась таким образом:
— «Закончила свою работу XIV сессия Верховного Совета республики Таджикистан 12 созыва»;
— «Освобожденный на XIII и восстановленный в должности на XIV сессии Председатель Верховного Совета С. Кенджаев решением Президиума Верховного Совета вновь отстранен от этой должности»;
— «Подписаны указы Президента республики Таджикистан Р. Набиева „Об образовании Национального собрания (Мажлиса) республики Таджикистан“, „О возложении обязанностей Председателя Верховного Совета республики на Т. А. Искандарова“, „Об организации контрольно-пропускных пунктов на международных трассах при подъезде к городу Душанбе“»;
— «закончился продлившийся 50 дней митинг на площади Шахи-дон. Правительство и оппозиция пришли к компромиссному согласию. Дальнейшее спокойствие в Таджикистане зависит от честности действия обеих сторон».
Итак, 7 мая с площади Озоди ушла кулябская группа, ушла с трудом, с боями, окруженная противниками, прорываясь через их кольца и будучи фактически преданной руководством республики.
14 мая — начали рассасываться группировки с площади Шахи-дон.
Но что имела ввиду газета под «честностью действий», остается только гадать, ибо с окончанием весеннего противостояния в Душанбе политическая борьба переместилась в регионы. Вернувшись домой, кулябцы, видевшие, что происходило на Шахидоне, знавшие о пытках в подвалах, массовых убийствах во время митинга, приняли меры. Народное сопротивление началось.
Да, мы должны говорить именно о народном сопротивлении и анализировать произошедшее с этих позиций. О такой модели происходящего говорит очень и очень многое.
Прежде всего панический испуг партийных элит перед «исламистским переворотом». Сколько-то тысяч честных коммунистов оставались верны своему долгу, но элита струсила и начала «годить», выжидать. Никакой контригры она не вела даже в Ленинабаде, а уж тем более на юге республики. Игры кончились, ибо запахло кровью и порохом. И на арену событий вышел простой народ и его лидеры.
Уже на Озоди стало ясно, кто становится лидерами кулябцев. Один из них мулла Хайдар Шарифзода, выступивший против Казиколона и обвинивший его в ваххабизме, чуждом народу и исламу Таджикистана, собрал людей на площади. Говоря о том, что Казиколон оскверняет традиционные обычаи таджикских суннитов, говоря о том, что коммунист может быть правоверным, выступая против идеи «кафирства», мулла Хайдар противопоставил свой ханифизм ханбализму Тураджонзода.
Конфликт приобрел новые очертания — не ленинабадская номенклатура выступала против гармской торговли, а народный ислам — против насильственно внедряемой антинародной саудистской версии ваххабизма. Достаточно было донести это новое измерение конфликта до исламских народов и их симпатии уже не были бы столь отчетливо закреплены за «правоверными ваххабистами», якобы борющимися с нечестивцами. Однако, эта задача не была решена. Народный мулла Хайдар собрал народ, проклял Казн и передал политическую власть народным политикам, как это и полагается делать настоящему священнослужителю. Народным лидером стал Сайгак Сафаров.
Эта фигура обсуждалась и обсуждается. Обычно делается упор на уголовном прошлом. При этом не оговаривается, что все это прошлое состояло из юношеской драки (разумеется, с применением холодного оружия с обеих сторон), после которой удачливый Сангак отправился за решетку. Там он несколько раз вел себя непримиримо по отношению к тюремному начальству, за что и заработал продление срока. Вернувшись уже в годах к себе на родину, Сангак женился, родил детей, работал буфетчиком. Никакого отношения к компартии он никогда не имел. Но напротив, по всей логике он должен был ненавидеть ее и присоединиться к ее противникам. Но произошло обратное.
Повторяем, именно в тот момент, когда начались бегства даже из Ленинабада и когда большая часть душанбинской партийной элиты ползала на коленях перед наглеющей с каждым днем оппозицией, Сангак Сафаров начал яростно обличать сторонников ИПВТ, защищать русских и коммунистов, призывать дать отпор силам политического террора в республике.
Слушали Сайгака и муллу Хайдара, а не партийных бонз. Им поверили и за ними пошли. На площади Озоди никто не поддержал Набиева с его двурушничеством, но все поддержали Кенджаева, столь же чужого в клановом смысле, как и Набиев. Поддержали, потому что верили в его честность и прямоту. Потому что он не двурушничал, не вилял, как подобает партийному аппаратчику.
Повторяем, настало время других людей, время народной борьбы, время войны. Уйдя по просьбе Набиева с площади Озоди, кулябцы начали борьбу у себя в регионе. Их пытались устрашить террором, — не вышло. На силу Куляб ответил силой. Очевидцы рассказывают, что принеся домой труп молодого человека, сражавшегося в рядах кулябцев и погибшего во время очередных боев, они боялись проклятий родственников, боялись, что их спросят, почему они живы, а он — нет. Вместо этого старик-отец собрал оставшиеся ценные вещи, отдал их им и сказал: «Если не возьмете двух моих младших сыновей, я обижусь». Это не миф, а свидетельство военных, не склонных к патетическим преувеличениям.
Для Александры Луговской, писавшей объективистскую статью в газете «Известия», газете занимавшей вообще достаточно провокаторскую позицию под видом объективизма, было непонятно, почему Куляб, южный и относительно небогатый город выступил против ваххабитов из Гарма. Это не может понять вестернизированный, либерализованный антисоветски настроенный журналист из Москвы, ибо ему, этому журналисту и в голову не приходит, что существует народный, общинный, декханский социализм, который весьма далек от номенклатурной подделки, что существует традиция общины, традиция народного не извращенного ислама, которая срослась с советским и социалистическим в глубинах народной жизни, в среде декхан и рядовых священнослужителей. И эта народная традиция, проявившая себя в Кулябе, рано или поздно проявит себя в Воронеже, Тамбове, Рязани и Курске.