Чебутыкин, после первых дней заточения, когда он ничего не понимал и всего боялся, теперь догадался, что все эти многочисленные врачи, ученые, профессора и академики зависят от него. Но ни ругань, ни швыряние тарелок с кашей в стекло, ни шантаж ему не помогали. Как прежде соблюдался режим питания и сна, как прежде по расписанию приходили к Чебутыкину врачи и мучили его вопросами и как прежде офтальмологи пускали ему зайчики в глаза, а отоларингологи с умным видом заглядывали в горло. Все они следили, не начнет ли его тело снова умирать. Тогда совсем обозлившийся Чебутыкин выставил свои требования.
Утром, когда к нему, как обычно, пришел пожилой седой профессор, возглавлявший комплексную врачебную бригаду ежедневного наблюдения, Чебутыкин, сидя на кровати и покачивая короткими ногами в толстых шерстяных носках, попросил профессора выпустить его отсюда.
— Как же я вас выпущу? — искренне не понял профессор. Он относился к Чебутыкину примерно так же, как если бы Чебутыкин был доисторическим ящером или пришельцем с другой планеты. Он собирался исследовать его всю жизнь.
— Не можете выпустить, отпустите назад, — зло глядя на профессора маленькими глазками под насупленными бровями, сказал Чебутыкин.
— И назад мы вас не можем отпустить, — добродушно сказал профессор, мирясь с капризами своего сверхценного пациента.
— Тогда я сам уйду.
— Да помилуйте, дорогой мой, ну что за разговор… Вы же не ребенок… Вы в клинике… Мы еще немножко на вас посмотрим… Поисследуем вас немножко еще… Надо иметь терпение, — все тем же лживым и ласковом голосом врача-профессионала говорил профессор. — И куда же вы уйдете?
— Откуда пришел.
— Ну нет, туда мы вас не отпустим, даже и не думайте, — сказал профессор.
— Я требую пива, три бутылки в день, Жигулевского, — выдвинул свое прежнее требование Чебутыкин.
— Я же вам объяснял, вам нельзя пиво. Только сок.
— Тогда вот что… Шофер задумчиво посмотрел в пол. — Тогда я от вас и без вашего спроса уйду. Он поднял голову и с ненавистью посмотрел на опешившего профессора. — Пишите, профессор, в свой поганый отчет: я объявляю голодовку!
2.
Отчеты писали все. Их писали командиры подразделений, сидевшие в приокских лесах в маскхалатах, и тот молодой лейтенант, что по служебной надобности завел роман с секретаршей умершего академика Лоренц-Валиулина (на самом деле она ему совершенно не нравилась, он был влюблен в операционистку Ларису из Элит-банка); их писали врачи, у которых под белыми халатами угадывались твердые погоны, и офицеры "Альфы", под видом санитаров и уборщиков контролировавшие ближние подступы к сверхценному объекту Чебутыкину. Отчеты писали агенты наружного наблюдения, целыми днями ходившие по улицам Москвы и слушавшие, что говорят люди о внезапной отмене смерти. Писали отчеты и журналисты, работавшие в газетах, и официантки, обслуживавшие бандитов и чиновников в лучших ресторанах Москвы, и охранники, охранявшие олигархов, и офицеры подземного командного пункта, в режиме реального времени мониторившие радиоэфир, интернет и мобильную связь. Это была та низовая, кропотливая и очень полезная работа, без которой высшее руководство страны не могло бы знать, что происходит и куда несет поток событий.
Тысячи отчетов стекались в аналитический центр, где за сотнями компьютеров сидели офицеры-аналитики и упорно вчитывались и вдумывались в простенькие на первый взгляд сообщения. Маркеры так и мелькали над распечатками, отмечая важное и непонятное. Принтеры гудели непрестанно. Что означает массовая высадка деревьев в маленьком городке в Дагестане? В чем причина участившихся походов министра финансов в сауну? Почему врач-исследователь, имеющий доступ к Чебутыкину, в прошлый вторник, говоря с женой по телефону, чаще обычного употреблял слово "блин"? Не тайный ли это код? Как сказывается на деятельности профессора, возглавляющего комплексную группу по исследованию Чебутыкина, наличие двоюродного племянника в Канаде? Все это были очень сложные вопросы, которые требовали глубоких размышлений и точных ответов. Ошибаться было нельзя. На такой работе ошибаются лишь однажды.