- Значит, огромный аппарат, о котором никто не знает, постоянно следит за всеми людьми и тех из них, кто мусорит на улицах, похищает и... «освиняет», да?
- Ну, если совсем все упрощать, то да, все верно, - Иван Иваныч смотрит на меня как-то выжидательно.
- Это же бред какой-то! Вам делать больше нечего? Почему бы вас лучше не перевести, я не знаю, в МВД, в полицию там, чтобы вы с нормальными преступлениями боролись?
- Вы, мне кажется, не понимаете, - вздыхает Иван Иваныч, - какой важной работой мы занимаемся. Я даже не знаю, как вам это объяснить, - он машет рукой, как бы говоря: «Что с него взять, с этого дурака».
Я молчу, обдумывая его слова. Все это кажется мне ужасающей чушью и жутким бредом. Я смотрю на Ивана Иваныча, надеясь увидеть на его лице саркастичную усмешку или что-то подобное, что-нибудь, что подавало бы надежду на розыгрыш, на шутку, но он сидит с самым наисерьезнейшим лицом и смотрит вперед, на дорогу. Я перевожу взгляд на передние сиденья и замечаю, что один из амбалов, до этого смотревший на меня с любопытством, отводит глаза. Иван Иваныч, видимо, тоже это замечает и покровительственно благосклонным тоном разрешает:
- Да спроси ты уже...
Амбал снова смотрит на меня и зычно говорит:
- У вас там мужик... Который сосед твой, он беременный что ли?
Я даже не знаю, что ответить.
- Какой мужик? Из девятнадцатой что ли? Почему беременный? - спрашиваю я тупо.
- Ну, он с животом таким... круглым. Как у беременных, - амбал смущенно смотрит на дорогу.
- Не знаю, - говорю. - Я его редко вижу. Он вообще странный какой-то.
Мы снова молчим. Я напрягаю мозги, думая, как мне из этого всего выбираться. И что со мной будет, если не выберусь. «Освинение...» Психи какие-то неадекватные, нахрена я им сдался? Я смотрю на наручники. Выглядят они крепкими. Но проверить их прочность надо, мало ли. Вдруг прогнившими окажутся? Тогда Ивану Иванычу по мордасам и из машинки - хоп! Кстати, а машинка-то где там едет сейчас?
Пассажирские окна затонированы так, что сквозь них не видно даже силуэтов, даже намеков на тени. Я выглядываю из-за переднего сиденья и смотрю сквозь лобовое стекло. Приближаемся к окраине города. Мне это не понравилось. Совсем не понравилось.
Лишь бы наручники оказались бракованными!
Чтобы отвлечь Ивана Иваныча от своего рукодерганья, я снова обращаюсь к нему:
- Иван Иваныч... А ведь куча людей мусорят. Не один же я. Да почти все! И что-то никаких истерик по поводу массовых исчезновений людей, никаких новостей... - Я тяну наручники вниз, проверяя прочность цепи. Прочная, скотина. - Да если бы вы всех «свиней», как вы говорите, вот так вот забирали, никого бы в городе не осталось!
Иван Иваныч, слушавший эту тираду с явным интересом, задумывается на секунду, а потом говорит:
- Ну, а вы сами-то что думаете?
Я думаю, что он точно еврей, но отвечаю другое:
- Я думаю, что вы лжете.
- А зачем? - хитро переспрашивает он.
- К вам вопрос, - я снова дергаю наручники. Нет, их не сломать.
- А дело в том, - поясняет Иван Иваныч, еще немного подумав, - что вы потенциально более опасная свинья. Вы - заразная свинья.
- В смысле? - поднимаю я брови.
- В прямом. Вы на себя в зеркало смотрели? На вас хочется быть похожим. Вы - харизматичная личность. Даже курите вы картинно и окурок в сторону отбрасываете картинно. С вами можно рекламу сигарет снимать, типичный «плохой парень». Поэтому и привычки ваши имеют больший потенциал к распространению, чем у, скажем, каких-нибудь полукриминальных элементов, которые после распития на детской площадке после себя бутылки оставляют.
Вот это да! Умеет дядя юлить и выкручиваться, надо отдать ему должное.
- То есть, я - первопричина того, что другие мусорят? Мимо урн бычки кидают?
Иван Иваныч кивает одобрительно.
- А вы про Уилсоновские окна не слышали? Там, где грязно, мусорить и дальше будут. Курю я там или нет.
- Ну да, а почему там грязно? - спрашивает Иван Иваныч. - А потому что вы! Вы там бычок кинули, да еще и с видом последнего киногероя! Пока будете вы, будут и окна разбитые и Уилсон доволен.
- Конечно, «полукриминальные элементы», пока меня там не увидят, бутылки свои ни в жисть не оставят?
- Так на них-то никто не равняется! - Иван Иваныч стучит пальцем по виску.
- Так на бутылки-то равняются, - за этот разговор я уже раз пять дернул долбаные наручники, скорее по инерции, чем из надежды. Тщетно.
- Да что вам эти бутылки! - Иван Иваныч раздраженно хлопает ладонями по коленкам. - Дались они вам!
- Дались, - говорю. - Несете какую-то чушь, хоть бы объяснение какое-нибудь поправдивее придумали.
- Какое объяснение? - кипит Иван Иваныч. - Чему объяснение? Какой вопрос-то?