— Ты куда?
— Эммм… Носик припудрить, — и в довершение ко всему тихонько икнула.
Отец грустно вздохнул и нехотя выпустил руку дочери. Та быстро юркнула в коридор. Пройдя несколько метров прямо, она заметила неприметную дверь слева от себя, осторожно дёрнула ручку — разумеется, открыта — и вошла в комнату. Внутри тоже оказалось довольно темно, но всё же девочка легко смогла различить человека, стоящего к ней спиной у противоположной стены. Елизавета на цыпочках подкралась к нему, благодаря мягким коврам абсолютно неслышно, и зловещим шёпотом завыла:
— Вот, оказывается, как ты отрабатываешь своё жалование, девчонка!
Рыжая юная официантка подскочила на месте и с гримасой раскаяния и жалобности обернулась. Её брови от возмущения взлетели вверх.
— Ах, ты!..
Лизавета громко засмеялась, и девочка с силой зажала ей рот.
— Тихо! — она боязливо выглянула, подбежала к дверям и закрыла их. — Иначе мне по-настоящему влетит… И всё же дура ты редкостная!
Лиза в ответ снова хохотнула.
— Подожди, — официантка подозрительно подошла к подруге и осмотрела её, — у тебя глаза словно залитые. М-да, мой старший товарищ так нахваливал эту Лихоборовскую настойку, говорил, чудо, как хороша, но мне никак не удавалось её попробовать. И как, действительно, амброзия?
— Чудесная, — мечтательно зажмурилась Лизавета. — Ой, Соня, ты обязательно должна выпить хотя бы глоток, иначе не поймёшь! Это нельзя описать, ни на что не похоже… Лучшее!
— Боюсь, суждено мне маяться в неведении, — вздохнула Софья. — Когда мы работаем на кухне, нас, как в древние времена, петь заставляют.
— Зачем? — не поняла девушка.
— Ты совсем не интересуешься историей, да? — и проигнорировав Лизино «Я вообще школьной программой не особо интересуюсь…», продолжила, — Несколько столетий назад в России, при крепостном праве, девушек, собирающих плоды на господском огороде, заставляли петь, не прекращая, чтобы те не могли съесть ни единой ягодки.
— Надо же, — удивилась средняя Заболоцкая, — никогда бы не подумала, что Олежик — жестокий рабовладелец!
— Работаем, как мама Джан, зато оплата хорошая, — пожала плечами рыжая.
Блондинка оглянулась и только сейчас заметила, что стены этой залы тоже полностью завешаны различными редкими картинами.
— А Лихоборовы, кажется, любят искусство… Или щегольство.
— В этой комнате собраны произведения только местных художников, — сообщила Соня, — смотри-ка! Это Иван Алексеев, наш почти современник, мне особенно нравится, — и указала на большое полотно, около которого недавно стояла. Лиза прищурилась, разглядывая. На холсте в ярких, преимущественно фиолетово-сине-зелёных красках были изображены несколько кошек (причём очень забавно изображены: кто в пенсне, кто с галстуком, кто в средневековых припудренных париках), что сидели ночью вокруг костра и смотрели на звёздное небо. Снизу на слишком рельефной тяжёлой раме выгравировано: «Кошки и звёзды. И. Алексеев, 231 г).
— Как тебе? — с нетерпением спросила рыжая девочка.
— Название жуткое.
— Как будто ты смогла бы придумать лучше, — обиделась Соня. — Он художник, а не писатель!
— Мне больше нравится эта… — Елизавета ткнула пальцем в соседнее произведение, как вдруг относительную тишину нарушили чьи-то голоса; постепенно к ним прибавился звук шарканья подошв. Кто-то, скорее всего двое, стремительно приближался к зале.
— Олег Ярославович, — побледнев, узнала Софья поступь нанимателя. У Лизаветы волосы зашевелились. — Идёт сюда!
И правда, шаги снаружи стихли аккурат перед дверью.
— Не сносить мне головы! — отчаянно зашептала рыжая девочка. — Премии лишит, а если не повезёт, то и оштрафует! Или ещё хуже…
— Ты уже пятый год так говоришь, — неуверенно попыталась подбодрить подругу Заболоцкая.
— Да, но в этот раз всё намного, намного серьёзнее! Раньше он не замечал меня за прогулами или общением с тобой, — обречённо почти всхлипнула та.
Лиза на удивление быстро и здраво принялась соображать и вдруг, о чудо, наткнулась взглядом на небольшой, низкий, вряд ли больше метра в высоту, комод в углу. Она схватила подругу за руку, протащила через комнату, открыла тумбу и сначала затолкала внутрь спутницу, а потом, сама не зная, зачем, с трудом втиснулась следом и сдвинула створки вместе за секунду до того, как скрипнула ручка и хозяева вошли в картинную залу. Шкаф был очень маленьким, и девушки смогли поместиться в него только из-за миниатюрности обеих. «Да, если бы на месте Соньки оказалась Сашка или Женя, мне пришлось бы остаться снаружи», — размышляла Лиза, всё ещё не понимая, почему спряталась вместе с приятельницей. Тем временем вошедшие остановились где-то недалеко.
— … И всё же я недоволен…
— Меня не волнует! Это моё дело, как проводить свободное время! — второй голос, мальчишеский, только казался грубым, на самом деле в нём сквозило отчаяние и неуверенность.
— Ты грубишь, — вздохнул, наверное, Олег. — Это наше общее дело. Ведь если отбросить мораль, то чисто материально я за тебя отвечаю, и буду отвечать в случае хоть малейшего твоего проступка, а за нами сейчас ведётся особая слежка вследствие нашего особого положения.
— Вот именно, положения! Мне и даром этот дар, прости за каламбур, не нужен! Мы отлично жили…
— А сейчас живём плохо?
— Нет, но… Чего тебе стоило тогда уступить? Пусть Заболоцкие бы слюнями от счастья изошли, а мы бы налог не платили.
— Тебе жалко денег? Первый раз от тебя слышу. Хотя, возможно, ты, наконец, становишься хозяйственным.
— Смешно, пап. А гости в восторге от твоего представления, лучшая актёрская игра, а умение салютом плеваться — однозначно одно из самых полезных и нужных в последующей жизни.
— Я не понимаю, чего ты хочешь добиться. Спровоцировать на конфликт? Вынужден тебя огорчить, я флегматик, и у тебя ничего не выйдет. Отвлечь меня от основного вопроса и выставить виноватым? Не получится, так что вернёмся к нему: скажу прямо, мне не нравятся твои друзья. Они кажутся не самой лучшей компанией…
— Они все из богатых благополучных семей!!!
— Я не настолько консервативен, чтобы судить детей по таким меркам, и был бы не против, если бы ты общался, хоть чуть-чуть, с обычными ребятами. Брал бы пример с нашей гостьи, Лизы, — девочки в безмолвном ужасе переглянулись, не веря, что раскрыты. — Например, некоторые мои юные поварята очень честные, добрые, трудолюбивые…
— Ты советуешь мне, с кем дружить, а с кем нет?
— Согласен, перегнул палку, но твои приятели, точнее их увлечения, очень меня беспокоят. Вы каждую неделю собираетесь вместе, пропадаете на день.
— Скажи, я как-то подводил тебя раньше?
— Нет, но ты не дослушал. ХОдите толпой, да ещё с такими таинственными лицами, словно знаете что-то такое, чего не знает никто другой… Скажи честно! — спокойный ровный голос вдруг сильно повысился, выдавая невероятное волнение. — Вы что-то замышляете?
Такой прямой вопрос, очевидно, обескуражил мальчишку.
— Н-нет… — неуверенно ответил он.
Молчание. Долгое.
— Хорошо. Я давить на тебя не буду, захочешь — сам сознаешься, — собеседник фыркнул, — но помни, что провинись ты в чём, нам всем — и мне, и матери — за тебя отвечать.
— Отец, я же…
— Я знаю! И всё же Дима Моряков, — Лизавета зажала себе рот ладонью, — очень меня беспокоит. Он и его свита, та смуглянка и веснушчатый. Но Дмитрий в особенности. Какой-то он ненастоящий, кукольный. Не знаю, как объяснить.
— Зато я знаю, — грубо перебил его Илья. — Ты хочешь держать меня под колпаком, потому что я твой единственный сын, и когда у меня появились секреты, тебе это не понравилось. Но пап! Я человек, в конце концов, неужели нельзя относиться ко мне более лояльно?