У Григория перехватило горло:
— Аида! Поверь, я не виноват... — Ему очень не хотелось, чтобы жена думала о нем плохо.
— Что ж ты, недотепа, скрываешься? — голос Аиды дрогнул. — Будь у Петра Яковлевича. Я сейчас приеду, — она положила трубку.
Григорий нахмурился.
— Влип я, Петр Яковлевич. Кто же ей мог сказать? Но самое пикантное то, что я пострадал от мужа своей...
— Почему же? Ничего пикантного... В этом треугольнике чаще всего и возникают трагические ситуации, — снопки бровей Петра Яковлевича надвинулись на глаза. — В ответственный момент руководитель группы выходит из строя... Занудная штукенция... Килина! Принеси нам что-нибудь поесть... Пока появится Аида, я хочу тебе кое-что рассказать...
— Петр Яковлевич, почему бы нам не воспользоваться этим... пикантным случаем? — вдруг встрепенулся Григорий. — Успокоим жену и махнем к нейрофизиологам. У меня сохранилась прошлогодняя энцелограмма. Сделаем еще одну... До удара и после... Сравним. Вероятно, что-нибудь выудим.
— Сиди, исследователь! Голову залечи сначала. Килина, где ты там?
— Сейчас. Потерпите, — донесся из кухни голос Килины.
Но раньше ее в комнату вбежала Аида — разгоряченная, встревоженная. Подскочила к Григорию, осторожно притронулась к бинтам, скользнула пальцами по щекам, ощупала плечи.
— Ну-ну, Аида! Все хорошо. — Григорию было неловко перед начальником за то, что его осматривают как маленького. — Успокойся.
— Нет на тебя угомона... Как мальчишка, везде в шкоду вскочишь. Одни неприятности! Какую уздечку на тебя накинуть? — укоряла Аида и строго, и ласково, и тревожно.
Григория взволновало, что не кто-то, а жена проникается его болью. На секунду их пальцы трепетно встретились, сплелись, замерли в легком пожатии и разъединились, обменявшись капельками тепла, понимания.
Килина внесла печенье, сухую колбасу, чай.
— Какая чичка[17]! Ваша? — с селянской прямотой спросила Григория.
— Моя! — с гордостью произнес он.
— Вижу, что был в больнице. Значит, тебя только царапнуло... Уф! Камень с сердца, — Аида подошла к окну. Не поворачиваясь, резко спросила: — Ты знаешь, кто у нас дома?
— Скажешь, — пожал плечами Григорий. — Кто-нибудь приехал?
— Те, кто тебя убивал... Твоя Майя! Петр Яковлевич, вы не против, если Гриша побудет у вас несколько дней?
— Места хватит, — развел руками Петр Яковлевич. — Голодным не останется. Тем более удобно для меня...
— Аида! — вскочил Григорий. — В чем дело? Почему она у нас?
— Вот что... — Аида отошла от окна. Она все обдумала, когда ехала сюда. — Пусть пока поживет у нас. Сейчас ей очень тяжело. Дай оттаять. Загнали человека как дикого зверя.
— Чтобы меня снова бутылкой по голове? Да ты знаешь, кого защищаешь...
— Ты смотри, какой правоверный. Сам цеплялся за... — Аида недоговорила, смутилась. — Ладно, я побежала. Потом поговорим. Буду звонить.
Когда она ушла, Петр Яковлевич задумчиво произнес:
— Редко какая женщина способна пересилить себя... Отнестись к сопернице как к человеку. Не злорадствовать, а протянуть руку... Цени!
— Ценю, ценю! — кивнул Григорий. — Что те, из Научного центра, выскребли у нас?
— Давай сначала перекусим.
Выпив по чашке чая с бутербродами, они подошли к письменному столу.
— Теперь можно и поработать. Садись, Григорий Васильевич. Способен следить за мыслью?
— Черепок поцарапали, мозгов не зацепили. — Григорий сел на стул. — Соображу.
— Программу мы разработали интересную и оригинальную, имитируя работу модели. Вот тебе программа имитации.
Григорий нетерпеливо схватил плотный картон, стал просматривать столбик цифр на «вводе».
«Номер задачи... Это обычное... Тип... Приоритет задачи... Дальше... Интервал поиска задания... Так... Резерв времени, на отсрочку заданий, не вызывающей простоя... Так... Продолжительность операций...»
Если бы кто-нибудь, не посвященный в работу Проблемной лаборатории, взглянул со стороны на этих двоих мужчин, которые неспешно и мирно обменивались репликами, заглядывали в карточки и перфоленты с отпечатанными столбиками цифр, где в различном сочетании толпились единицы и нули, он бы удивился: почему так напрягается младший, почему старший так доброжелательно и терпеливо возражает ему.
Тем временем в воображении Петра Яковлевича и Григория возникали очертания модели — еще неясные, расплывчатые. Их можно было изменять, добиваясь совершенства, или полностью заменить.