Выбрать главу

Размышления Уолтера Эшби неожиданно всплыли в памяти Петра Яковлевича. Все его внимание переключилось на мысли, с которыми не раз вступал в спор, отстаивая верность, последовательность и доказательность своих выводов.

«Вот тебе и вся мудрость. Посидел полчаса на холодной скамеечке, теперь мучайся. Бабалька сорвала бы пальто, загнала бы на печь, напоила бы чаем с малиной. Лежи, мол, Пеця, отогревайся».

Петр Яковлевич приподнял культю, облегченно вздохнул — протез повиновался ему.

— Антон Калинович! — окликнул он Гузя. — На какой объект вы перебрасывали ночью кран? Счет, конечно, оформите нам?

— Приходится маневрировать техникой, — подкатился колобком Гузь. — В конце концов... Он все равно здесь торчал бы без дела.

— Почему в ночную смену не поставили панелей на третьем этаже? — кистями пальцев с натянутой на них черной хромовой перчаткой Петр Яковлевич махнул в сторону серых цементных блоков, неподвижно застывших возле стены и присыпанных блестками инея.

— В конце концов... Люди! В них вся закавыка! — ударил кулаком о кулак Гузь. — Бригаду не переполовинишь.

— Что верно, то верно — людей не переполовинишь. Антон Калинович, прошу не подсовывать на подпись счета за перегонку крана и за ночной простой. Иначе вас не проймешь, — решительно подытожил Петр Яковлевич и направился в лабораторию.

«Эх, с другим бы душа в душу... — сплюнул под ноги Гузь. — Пецько он и есть Пецько. Торчал бы в своем кабинете, выковыривал бы из носа проблемы, осчастливливал мир... И мы, темные работяги, пришли бы с поздравлением... В конце концов... Так нет же, сует свой нос... Чтоб и прогрессивку и премиальные переполовинить... Ишь ты! Однорукий, безногий, получеловек, а туда же! Характер показывает!»

Расстегнув модную дубленку, вырванную еще осенью из цепких когтей владельца особняка на окраине города (конечно, не за простое спасибо, пришлось перегонять к нему кран и возить кирпич), Гузь поежился, вздрогнул. Не от холода, проникшего под дубленку. В сердце вонзился ледяной гвоздок дурного предчувствия, и нечем было его вырвать оттуда. Сердито стукнул носком начищенного ботинка в покрытый цепью задний скат панелевоза. Крикнул шоферу:

— Что рот раскрыл? В конце концов, дядя за тебя будет вкалывать?..

Отполированные под дуб панели приемной отражали лисье личико Натали, склоненное над пишущей машинкой, вазочку с живыми цветами, привезенными из городской теплицы, небольшой столик, на котором уже несколько лет стоит первое изобретение Петра Яковлевича — селектор внутренней связи. Его особенность — отсутствие каких-либо переключателей. Еще в середине пятидесятых придумал он это нехитрое устройство. Если надо кого-нибудь вызвать — достаточно назвать фамилию: шифр фамилий всех сотрудников лаборатории хранится в блоке-приставке.

Войдя в приемную, Петр Яковлевич скользнул взглядом по селектору, по двери своего кабинета, на которой висела медная пластинка с его фамилией, перевел взгляд на противоположную дверь — кабинет Олияра и повернулся к секретарше:

— Пригласите ко мне Савича.

Натали, сунув в ящик стола кармин и зеркало, быстро защебетала:

— Савича еще нет. Сообщили, что слоняется по Кайзервальду. — Она обиженно надула губы, опустила глаза. — Ему, видите ли, хочется подышать свежим воздухом. Будто этого другим не хочется.

Петр Яковлевич, ничего не сказав, полез в карман за ключом.

Натали вскочила со стула:

— Я сейчас... Я открою... — Она хорошо понимала, что при такой сырой погоде, как сегодня, начальнику лаборатории трудно владеть протезами.

— Выборки готовы? — спросил Петр Яковлевич, зная наперед, что ленивая Натали ни за что не сделает сегодня то, что можно отложить на завтра.

Натали в ответ промолчала, только скривилась, как от кислицы, звякнула запасным ключом.

Петр Яковлевич остановил ее взмахом ресниц: мол, не надо, сам управлюсь. Натали швырнула ключ в ящик стола, выхватила из стопки листок бумаги, заложила в машинку.

Петр Яковлевич с трудом вставил ключ в английский замок, повернул, дернул дверь на себя. Вошел в свой кабинет.

«Ничего, ничего, — снимая плащ, стал успокаивать себя. — Недолго терпеть... Пригреет солнышко, свистнет сурок — и мне полегчает».